Только не все подряд рассказывай, а вперемежку. А то догадаются.
Егор ушел от отца с нетерпеливым желанием немедленно увидеть учительницу.
Марья подрубала топором ледок на крыльце.
– Давеча чуть не брякнулась, – сказала она. – Наросло черт те сколько.
– Пойдем в избу, – буркнул Егор.
Марья положила топор, вошла в избу с недобрым предчувствием.
– Я хворый турусил или нет?
– Турусил чего-то…
– Ну и что?
– Чего ты?
– Что говорил-то? – почти крикнул Егор.
– Господи, чего ты орешь-то? Неразборчиво было… Да я и не слушала.
– А эта… твоя слушала? Учительша-то?
– А я откуда знаю! Она тут много раз одна оставалась. Может, слушала.
Егор с ненавистью глянул на жену.
– Не можешь, чтоб кого-нибудь не тащить в дом.
– Господи!… Да она ко всем ходит читать. А когда ты захворал, она сказала, что умеет выхаживать. Училась, говорит, этому делу. Спасибо надо…
– Вот что, – оборвал Егор. – Призови ее счас, а сама куда-нибудь выйди…
– Зачем это?
– Надо! Не разговаривай много!
Марья пошла к учительнице.
…Галина Петровна пришла сразу.
– Здравствуйте!
Егор молча кивнул.
– Как вы себя чувствуете?
– Где Манька-то? – спросил Егор, чувствуя, что скоро может сорваться; особенно злили большие, чистые глаза девушки. «Сука… Святая».
– Она сказала, что зайдет на минутку к соседям, – Галина Петровна присела на табуретку. – А почему вы ее так – Манька?
– Я слышал, что тебе надо уехать отсюда, – негромко заговорил Егор. – Пока живая. А то у нас тут… есть ухари – враз оторвут голову.
Большие глаза Галины Петровны сделались еще больше.
– Как это?… Вы что?
– Уезжать, говорю, надо, откуда приехала! Нечего наших баб от дела отваживать. В городе надо книжки читать. А здесь надо работать. А ишо ребята обижаются, что девки по вечерам с тобой сидят – им тоскливо одним, ребятам-то.
– Пусть тоже приходят…
– Я ей одно, она другое. Уезжать, говорю, надо!
– Но почему?
– Да потому, что ты, змея ползучая, суешь нос куда не надо, – оттого ли, что он ослаб здорово, или оттого, что давеча в сельсовете сильно перепугался, Егор уже не мог сдерживать себя. – Последний раз тебе говорю: не уедешь – пеняй на себя.
Галина Петровна словно онемела, только моргала голубыми глазами.
– Два дня тебе на сборы, дальше… смотри сама, – подытожил Егор. – Жалеючи говорю. Все. Иди отсюда, чтоб я тебя больше не видел.
– Вы в своем уме? Как вы смеете…
– Еще раз говорю: хлопнут – и концов не найдешь.
Галина Петровна поднялась с табуретки. И молча вышла из избы.
Через два дня она уехала. Вместе с Кузьмой, которого вызвали в район, и следователем. О причине отъезда сказала неопределенно:
– Нужно…
В Баклань больше не вернулась.

– 9 -

Из района Кузьма ехал с заданием: срочно, кто не отвез хлеб по продналогу, чтоб вывезли. И поговорить на сходке с крестьянами: может, кто сверх налога раскошелится. Хотя бы помаленьку. Богачей, если не дадут, обыскивать. Спрятанный хлеб считать достоянием государства. Задача нелегкая. Это не то, что собрать ворчливых мужиков на лесозаготовку на семь дней или на строительство школы на день. Это – хлеб. Хлеб есть, но… половина по ямам, половина – семенной, неприкосновенный. В районе строго-настрого предупредили: не махать наганом без дела, убеждать словами. Сознательность крестьян повысилась, этим надо пользоваться. Богачей, зажимающих хлеб, всенародно осуждать.
«Ты сперва найди его, а потом считай достоянием государства», – невесело думал Кузьма.
Первое, о чем позаботился Кузьма, – чтобы от каждого семейства на сходке присутствовали глава семьи и старшие сыновья. Баб на собрание не пускать. Некоторый опыт показал ему, что этот народ по части собственности более стойкий, чем мужики.
Собирались в церкви. Можно было собраться в школе (пол в зале настелен, потолок тоже), но у Кузьмы был свой расчет: в сломанную церковь богомольные бабы не пойдут. Не пойдут также и старики. А они-то как раз и не нужны там.
Долго рассаживались, кто на чем – кто прямо на полу, кто притащил из дома табуретку… Расселись. Помялись-помялись, покряхтели и закурили. Некоторые, правда, держались – то и дело выскакивали курить на улицу и очень мешали. Кузьма счел нужным объяснить:
– Раз церковь без креста, значит, курить можно. Это когда на церкви крест, тогда нельзя.
Большинство согласились с ним.
– Нужен хлеб, товарищи, – начал Кузьма, когда расселись и стало немного потише. – Кто по налогу не вывез – это само собой, надо завтра же вывезти. Но надо еще сверх налога – сколько можем.
– Эхма-а! – громко вздохнул кто-то в задних рядах; все засмеялись.
– А сколько надо-то? – спросил Ефим Любавин.
– Я сказал: по справедливости, кто сколько может. Кто больше собрал – больше, кто меньше – поменьше.
– А сеять-то что будем?!
– Семенной хлеб никто у вас брать не собирается.
– А ежели нету окромя семенного-то?! – спросили звонко.
Кузьма приподнялся, чтобы увидеть, кто спрашивает.
– Давайте так: кто хочет говорить, подымайте руку. Кто сейчас спрашивал?
– Я спрашивал, – поднялся невысокий мужичок в добротном тулупе. – У меня вот нет никакого хлеба, кромя семян. Налог вывез. А какой был лишний, отвез на базар. Осталось маленько, но самим надо кормиться.
Кузьма молчал. Он видел этого мужичка два раза на строительстве школы и один раз пьяным на улице. Был он, видно, не из богачей и говорил, может быть, правду. Как быть в таком случае, Кузьма не знал. То есть он знал, что в таком случае никак не быть. Нет хлеба – его не нарисуешь. Однако для начала сходки такой разговор был крайне нежелателен.
– Садись, – сказал Кузьма. – Мы еще дойдем до этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166