«Все. Конец». Пашка приготовился к самому худшему: сейчас она закричит, прибежит ее отец и начнет его «фотографировать». Он отошел на всякий случай к окну.
Вспыхнул свет… Настя настолько была поражена, что поначалу не сообразила, что стоит перед посторонним человеком в нижнем белье. Пашка ласково улыбнулся ей.
– Испугалась?
Настя схватила со стола юбку и стала надевать. Надела, подошла к Пашке… И не успел тот подумать худое, как почувствовал на левой щеке сухую, горячую пощечину. И тотчас такую же – на правой. Потом с минуту стояли, смотрели друг на друга. У Насти от гнева еще больше потемнели глаза; она была удивительно красива в эту минуту. «Везет инженеру», – невольно подумал Пашка.
– Сейчас же уходи отсюда! – негромко приказала Настя.
Пашка понял: кричать не будет, не из таких.
– Побеседуем, как жельтмены, – заговорил он, закуривая. – Я могу, конечно, уйти, но это банально. Это серость. Это – глубокая провинция, – он бросил спичку в окно. Он волновался и дальше развивал свою мысль несколько торопливо, ибо опасался, что Настя возьмет в руки какой-нибудь тяжелый предмет, утюг, например, и снова предложит ему убираться. От волнения он стал прохаживаться по горнице – от окна к столу и обратно.
– Я влюблен, так? Это – факт, а не реклама. И я одного только не понимаю: чем я хуже твоего инженера? Если на то пошло, я легко могу сделаться Героем Социалистического Труда. Но надо же сказать об этом! Зачем же тут аплодисменты устраивать? – Пашка потрогал горевшие щеки – рука у Насти тяжелая. – Собирайся и поедем со мной. Будешь жить у меня, как в гареме, – Пашка остановился… Смотрел на Настю серьезно, не мигая. Он любил ее, любил, как никого никогда в жизни еще не любил. Она поняла это.
– Какой же ты дурак, парень, – грустно и просто сказала она. – И чего ты мелешь тут? – села на стул, поправила съехавшую рубашку. – Натворил делов, да еще философствует ходит. Он любит! – Настя странно как-то заморгала, отвернулась. Пашка понял: заплакала. – Ты любишь, а я, по-твоему, не люблю?! – она резко повернулась к нему – в глазах слезы. Взгляд горестный и злой. И тут Пашка понял, что никогда в жизни ему не отвоевать эту девушку. Не полюбит она его.
– Чего ты плачешь-то?
– Да потому, что вы только о себе думаете, эгоисты несчастные. Он любит! – она вытерла слезы. – Любишь, так уважай человека, а не так…
– Что же я уж такого сделал? В окно залез – подумаешь! Ко всем лазят…
– Не в окне дело… Дураки вы все, вот что. И тот дурак тоже – весь высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался. Пусть едет!…
– Как уезжать?! – Пашка понял, кто этот дурак – инженер. – Куда?
– Спроси его.
Пашка нахмурился.
– На полном серьезе?
Настя опять вытерла ладошкой слезы, ничего не сказала. Пашке стало до того жалко ее, что под сердцем заныло.
– Собирайся! – приказал он.
Настя вскинула на него удивленные глаза.
– Куда это?
– Поедем к нему. Я объясню этим питерским фраерам, что такое любовь человеческая.
– Сиди уж… не трепись.
– Послушайте, вы!… Молодая интересная! – Пашка приосанился. – Мне можно съездить по физио – я ничего, если за дело. Так? Но слова вот эти дурацкие я не перевариваю. Что значит – не трепись?
– Не болтай зря, значит. Куда мы поедем сейчас? – ночь глубокая.
– Наплевать. Одевайся! Лови кофту, – Пашка снял со спинки кровати кофту, бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности… Пашка опять заходил по горнице.
– Из-за чего же это он приревновал? – спросил он не без самодовольства.
– Танцевали с тобой – ему передали. Потом в кино шептались… Он подумал… Дураки вы все.
– Ты бы объяснила ему, что мы – по-товарищески.
– Нужно мне еще объяснять! Никуда я не поеду.
Пашка остановился.
– Считаю до трех: раз, два, два с половиной… А то целоваться полезу!
– Я полезу! Что ты ему скажешь-то?
– Я знаю, что.
– А я к чему там? Ехай один и говори.
– Одному нельзя. Надо, чтоб вы при мне помирились. А то вы будете год пыхтеть…
Настя надела кофту, туфли.
– Лезь, я за тобой, – сказала она, выключая свет. – Видел бы сейчас кто-нибудь, что мы тут с тобой выделываем…
– Инженеру бы все это передать!… Тогда бы уж он уехал. Поневоле бы пришлось за меня выходить, – Пашка вылез в сад, помог Насте.
Вышли на дорогу. Полуторка стояла, ворчала на хозяина.
– Садись, рева… возись тут по ночам с вами, понимаешь… – Пашке эта новая роль чрезвычайно нравилась.
Настя села в кабину.
– Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то?
– Где уж тут!… С вами скорей прокиснешь, чем какое-нибудь полезное дело сделаешь.
– Ну до чего ты, Павел…
– Что? – строго оборвал ее Пашка.
– Ничего.
– То-то, – Пашка со скрежетом всадил скорость и поехал. И помирил инженера с Настей.
И той же ночью уехал из Быстрянки – не мог же он ходить в клуб и слышать за спиной хихиканье девчат.
Было грустно, когда уезжал. Написал Прохорову писульку: «Прости меня, но я не виноват».
Подсунул ее под дверь и уехал в Листвянку.
Это одна из многочисленных Пашкиных любовных историй.
А вот – последняя.
Вез из города одну прехорошенькую молодую женщину. Она ехала к мужу, который работал в Баклани зоотехником.
Перед тем, как уехать из города, Пашка полаялся с орудовцем, и поэтому был мрачный.
Женщина сидела в кабине, с ним рядом, помалкивала. Смотрела по сторонам. Пашка глянул на нее пару раз и сказал:
– Не знаю, как вы, но я лично говорил и буду говорить, что на каждой станции кипяток бесплатный, – он сказал это совершенно серьезно.
Женщина удивленно уставилась на него.
– Я не поняла, – сказала она.
– Я хотел сказать, что вам ужасно идет эта шляпка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166