Сказал, глядя прямо в глаза ему:
– Как-нибудь отведите ее от тюрьмы. Она пропадет там.
Родионов смотрел на зятя угрюмо и внимательно.
– Как вы жили?
– Плохо жили. Любви у нее никакой не было… Почему пошла за меня, не знаю.
– Телеграмму-то раньше надо было дать.
– Я сам не знал, что так обернется…
– Пошли.
К начальнику Родионов вошел один. Ивлев сел на диван и стал ждать.
Ждать пришлось около часа. Наконец Родионов вышел… Увидел Ивлева, подошел, сел рядом.
– Ну?
– Плохо, – тихо сказал Родионов. – Не знаю… – Помолчал, повторил: – Не знаю.
– Я тоже зайду к нему, – Ивлев поднялся.
Родионов, продолжая сидеть, – Ивлев видел, как он раза два незаметно, под пиджаком, погладил левую сторону груди, – сказал:
– Я схожу к ней, а ночевать приду к тебе.
– Хорошо. Найдете?
– Найду.
Ивлев вошел к начальнику.
– Здравствуйте.
– Здравствуй. Садись. Отца ты вызвал?
– Я.
– Поздновато. Дело-то уже там гуляет, – подполковник показал глазами на потолок – на втором этаже была прокуратура. – Я лично ничего не могу сделать. Жалко, конечно, отца.
– Неужели ничего нельзя сделать?
Начальник не сразу ответил.
– Не знаю. Может, и можно что-нибудь… Там, – он кивнул в сторону окна, в направлении к центру города. – Там – люди большие. Подумал насчет нашего предложения?
– Думаю.
– Давай, давай, думай. На, кстати, эти документы. Мой тебе совет: иди к нам. Что вы боитесь милиции, как пугала?
– Я не боюсь. Но подумать-то надо.
– Вот и думай. Проучишься два года, начнешь работать, а там можно подавать заявление о восстановлении в партии.
– Подумаю. Один вопрос можно?
– Можно.
– Почему вы именно меня хотите послать? Что, желающих что ли, нету?
– Желающих больше, чем надо. Это, знаешь… потом поймешь. Жду тебя через три дня.
Ивлев взял документы и вышел из кабинета.
«А ведь пойду, наверно, в милицию-то», – подумал он.
Родионов пришел поздно. Мрачный.
– Вот какие, брат, дела. Дай умыться.
Ивлев налил воды в рукомойник, подал мыло, полотенце. Очень хотелось спросить о Марии – что она, как? И не хватало решимости. Родионов точно подслушал его мысли.
– Что же о жене-то не спросишь?
– Как она?…
– Плохо наше дело: и твое и мое.
«Уеду к чертовой матери отсюда, – решил Ивлев. – Поеду на эти курсы».
– Я примерно так и думал.
– А?
– Я знаю, что плохо. Мое – особенно. А ваше… Мне начальник намекнул, что можно похлопотать… там.
– Не знаю. Буду стараться, конечно.
– Есть хотите?
– Нет, – Родионов вытерся, повесил полотенце, сел к столу, сгорбатился. Опять погладил под пиджаком левую сторону груди.
Молчали. Все было ясно.
На улице шел поздний осенний дождик. Уныло хлюпало под окнами, в стекла мягко и дробно стучало.
– Ты сам здешний?
– Нет, тоже с Алтая.
– Откуда?
Ивлев назвал деревню.
– А как сюда попал?
– Служил в этих местах… остался.
– А родители там живут?
«Ничего домой не написала обо мне, – подумал Ивлев. – Она и жить-то со мной не собиралась».
– Родители мои… Вот, вручили сегодня… – Ивлев достал из кармана справки и подал Родионову. Тот внимательно их прочитал, недоуменно уставился на Ивлева. Тот сперва не понял, в чем дело.
– Что?
– Твоя фамилия Ивлев?
– Ивлев, да.
– А тут – Докучаевы.
Ивлев рассказал свою постылую историю. Родионов слушал, глядя в стол. Из-за кустистых бровей не видно было глаз его, и непонятно было, как он относится ко всему этому. Впрочем, Ивлев и не хотел знать, как он относится. Ему было все равно. Рассказал, забрал бумажки, положил в карман.
– Давай спать, – решительно сказал Родионов.
– Давайте.
Родионов лег на кровать. Ивлев на диван. Закурили, выключили свет. Молчали. Плавали в темноте два папиросных огонька, то вспыхивая, то совсем почти угасая. Сыпал в окна дождь, тоскливо барабанил по крыше.
– Предлагают ехать учиться на оперативного работника, – сказал Ивлев. – На два года. Как думаете – стоит?
Огонек родионовской папироски ярко вспыхнул, выхватил из тьмы его лицо, часть подушки…
– По-моему, стоит. И надо восстановиться в партии.
– Я тоже так думаю.
Замолчали. Папироски погасили. Непонятно – спали или нет. В комнате было тихо.
Через три дня Ивлев уехал на курсы в областной центр, Родионов остался вызволять дочь из мусорной ямы, куда завлекла ее развеселая жизнь.
Простились утром, дома. Ивлев собрал барахлишко в чемодан, сел на него, посмотрел на Родионова. Тот усмехнулся.
– Готов?
– Долго нищему собраться – только подпоясаться.
– Закурим на дорожку.
Закурил. Встали.
– Счастливо тебе. Напиши, как устроишься. Адрес есть?
– Есть. – Ивлев достал записную книжку, заглянул в нее. – Есть.
– Напиши.
– Обязательно. Вы мне тоже напишите, как тут все…
– Напишу.
Пожали руки… Ивлев подхватил чемодан и вышел, не оглядываясь. И потом, когда шел по улице, ни разу не оглянулся на дом, где убили его первую большую любовь… Растоптали в вонючем углу, испинали тяжелыми сапогами, замучили.
В воскресенье за завтраком Ефим Любавин повел перед сыном и племянником такую речь:
– Строится народишко шибко. Прямо как блины пекут – дом за домом. Не успеешь оглянуться – уж дом стоит.
– В гору пошел мужик, – поддакнул Пашка. – Набирает сил.
– Как вы насчет своей дальнейшей жизни соображаете? – прямо спросил Ефим.
– Тоже надо в гору, – легкомысленно сказал Пашка. Иван не понял, куда клонит дядя.
– Строиться надо, – выложил Ефим, неодобрительно глядя на сына. – Когда-никогда, а семьи-то будут. Где жить? Тут Андрей будет.
Пашка почесал мизинцем переносье, скосоротился – сделал вид, что глубоко задумался; Иван на самом деле задумался.
– Мой вам совет такой, – продолжал Ефим, – берите ссуду – каждый по десять тыщ и зачинайте строиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166