ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Родионов посмотрел с усмешкой.
– Старая тюремная привычка – не болтать?… Силен мужик. Я уже все знаю, не скрывай. Здорово подрались?
– Ерунда… шуму только много.
– Шуму много, – согласился секретарь.
Помолчали.
– Что ему теперь будет? – спросил Иван.
– Кому? Воронцову? Что будет… Снимут с секретарей, исключат из партии…
– Зря, – убежденно сказал Иван.
Родионов с интересом посмотрел на него.
– Что «зря»? Мало?
– Зря исключите. Так можете пробросаться хорошими коммунистами.
– А ты откуда знаешь, что он хороший коммунист?
– Видно человека…
– Ну-у… внешность обманчива. Слышал такую присказку – про внешность?
– Слышал. Не знаю, как кто, а я по-своему рассуждаю: если человек хороший, значит, и коммунист хороший. А хорошего человека всегда видно.
– Ох ты?
– А что, не так? Вы, конечно, по-своему цените: для вас – чтоб биография была чистая, чтоб говорить умел человек, чтоб у него вид важный был…
– Конечно, – согласился секретарь. – Не рецидивистов же восхвалять. Но ты все-таки ошибаешься, – добавил он серьезно. – И беда в том, что многие так думают, не один ты – помолчал, глядя вперед на дорогу, подумал. – Ничего, все войдет в норму. Все будет как надо. А Ивлев, по-твоему, хороший коммунист? – Кузьма Николаевич опять с интересом посмотрел на Ивана.
– Ивлев? Он и коммунист и человек хороший, – не задумываясь сказал Иван. – Он такой… настоящий.
– А я?
Иван посмотрел на секретаря.
– Ничего.
Засмеялись.
– Спасибо и на этом. Значит, по-твоему, не надо исключать Воронцова?
– Нет. Этот, если выйдет, скажет что, так ему хоть поверишь. Видно, не болтун. А вот таких, которые полтора часа алилуя поют, я бы на вашем месте гнал в три шеи. Неужели не видно, кто себе жирный кусок хлеба зарабатывает, а кто действительно коммунизм строит?
– Легко рассуждать…
– Они вам всю обедню портят, горлопаны эти. У нас в автобазе в Москве был один: как собрание, он первый орет: «Коммунизм!» «Коммунизм!» А потом два контейнера с барахлом со склада увез по фальшивым документам. Вот тебе и «коммунизм». А этого вот разоблачили, в Краюшкино-то… Тоже небось убеждал. Ненавижу таких гадов. Воруешь, так уж молчи хоть.
Родионов чему-то вдруг негромко, весело засмеялся.
– Иван, а ведь вы совсем другие стали… Совсем непохожие!
– Как это? Кто?
– Вы… – Родионов хотел сказать «Любавины», но не сказал. – Люди.
– Все меняется, – Иван не понял, о чем говорит секретарь.
Родионов отвернулся и задумчиво, с легкой усмешкой, смотрел вперед. Мысли его были где-то далеко.
– Все будет хорошо, Ваня, – сказал он. – Будет на земле порядок. И нас добрым словом помянут.
На бюро Родионов коротко доложил:
– Воронцов приревновал невесту к одному парню, к Любавину, напился и учинил драку. Стрельбу открыл. Серьезного ничего нет, но шуму много. Предлагаю выслушать его…
– Простите, Кузьма Николаич, – перебил его Селезнев, – мы это дело сейчас рассматриваем как персональное? Или в порядке предварительного знакомства? На бюро комсомола разбирали поступок Воронцова?
Родионов поморщился от обилия вопросов, пояснил:
– Я опасаюсь, что на комсомольском бюро могут погорячиться и вымахнуть с водой ребенка. Поэтому мне бы хотелось, чтобы у райкома партии до разбирательства этого дела там было свое определенное мнение. Рассматривайте это как предварительное знакомство, все равно. Суть не в этом. Я прошу учесть вот что, – Родионов встал. – Прошу учесть вот какое обстоятельство, товарищи: проступок Воронцова тяжелый, и наказать мы его накажем, но это парень наш. Это честный, преданный партии человек. Как секретарь он начал работать хорошо. И думаю, что и дальше не подкачает. Жизнь он прожил трудную, всего добился своим горбом и головой, авторитет среди молодежи у него крепкий…
– Мы что, благодарность ему собираемся выносить? Я не понимаю… – Селезнев поглядел на членов бюро.
– Сейчас я тебе дам слово, Селезнев, – резковато сказал Родионов. – Я повторяю: Воронцов – не белоручка, не маменькин сынок, это рабочий парень, и он в любых обстоятельствах не растеряется и не раскиснет. Сейчас комсомольская жизнь в районе усложнилась, почти половина комсомольцев – механизаторы, комсомольский вожак должен быть свой человек для них. Воронцов на месте. Предлагаю объявить ему строгий выговор и ограничиться этим. Прошу Селезнев.
Селезнев заговорил сидя.
– Я слышал о подвиге, в кавычках, Воронцова и совершенно не согласен с вами, Кузьма Николаич. Первое: вы говорите: «Воронцов – наш парень». А кто, простите, не наш? Есть такие?
– Есть, – бросил реплику Ивлев. – Полно.
– Не знаю. Не думаю.
– Надо думать.
– Ивлев, я дам потом тебе слово, – сказал Родионов. – Не перебивай.
– Вы поймите, товарищи… – Селезнев, задетый за живое Ивлевым (они с самого начала невзлюбили друг друга), встал и, обращаясь почему-то к военкому, заговорил громко и отчетливо: – Если мы оставим Воронцова секретарем, мы подведем под моральный удар весь райком комсомола. Я не собираюсь отнимать у Воронцова его хороших качеств, они, может быть, есть у него, но как комсомольский вожак и как коммунист он себя дискредитировал. А если учесть, что вся общественность страны, а комсомол – в первую очередь, как никогда серьезно поставили перед собой…
– Это все ясно, – не выдержал сам Родионов. – Что мы, не знаем, какие задачи ставит себе общественность и комсомол? Что ты предлагаешь?
– Вывести Воронцова из состава райкома комсомола и поставить вопрос о пребывании его в партии. Его поступок несовместим с членством в КПСС. То же самое нам скажут в крае.
– Не знаю, что нам скажут в крае, – загорячился Ивлев, поднимаясь, – но я знаю теперь одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
– Старая тюремная привычка – не болтать?… Силен мужик. Я уже все знаю, не скрывай. Здорово подрались?
– Ерунда… шуму только много.
– Шуму много, – согласился секретарь.
Помолчали.
– Что ему теперь будет? – спросил Иван.
– Кому? Воронцову? Что будет… Снимут с секретарей, исключат из партии…
– Зря, – убежденно сказал Иван.
Родионов с интересом посмотрел на него.
– Что «зря»? Мало?
– Зря исключите. Так можете пробросаться хорошими коммунистами.
– А ты откуда знаешь, что он хороший коммунист?
– Видно человека…
– Ну-у… внешность обманчива. Слышал такую присказку – про внешность?
– Слышал. Не знаю, как кто, а я по-своему рассуждаю: если человек хороший, значит, и коммунист хороший. А хорошего человека всегда видно.
– Ох ты?
– А что, не так? Вы, конечно, по-своему цените: для вас – чтоб биография была чистая, чтоб говорить умел человек, чтоб у него вид важный был…
– Конечно, – согласился секретарь. – Не рецидивистов же восхвалять. Но ты все-таки ошибаешься, – добавил он серьезно. – И беда в том, что многие так думают, не один ты – помолчал, глядя вперед на дорогу, подумал. – Ничего, все войдет в норму. Все будет как надо. А Ивлев, по-твоему, хороший коммунист? – Кузьма Николаевич опять с интересом посмотрел на Ивана.
– Ивлев? Он и коммунист и человек хороший, – не задумываясь сказал Иван. – Он такой… настоящий.
– А я?
Иван посмотрел на секретаря.
– Ничего.
Засмеялись.
– Спасибо и на этом. Значит, по-твоему, не надо исключать Воронцова?
– Нет. Этот, если выйдет, скажет что, так ему хоть поверишь. Видно, не болтун. А вот таких, которые полтора часа алилуя поют, я бы на вашем месте гнал в три шеи. Неужели не видно, кто себе жирный кусок хлеба зарабатывает, а кто действительно коммунизм строит?
– Легко рассуждать…
– Они вам всю обедню портят, горлопаны эти. У нас в автобазе в Москве был один: как собрание, он первый орет: «Коммунизм!» «Коммунизм!» А потом два контейнера с барахлом со склада увез по фальшивым документам. Вот тебе и «коммунизм». А этого вот разоблачили, в Краюшкино-то… Тоже небось убеждал. Ненавижу таких гадов. Воруешь, так уж молчи хоть.
Родионов чему-то вдруг негромко, весело засмеялся.
– Иван, а ведь вы совсем другие стали… Совсем непохожие!
– Как это? Кто?
– Вы… – Родионов хотел сказать «Любавины», но не сказал. – Люди.
– Все меняется, – Иван не понял, о чем говорит секретарь.
Родионов отвернулся и задумчиво, с легкой усмешкой, смотрел вперед. Мысли его были где-то далеко.
– Все будет хорошо, Ваня, – сказал он. – Будет на земле порядок. И нас добрым словом помянут.
На бюро Родионов коротко доложил:
– Воронцов приревновал невесту к одному парню, к Любавину, напился и учинил драку. Стрельбу открыл. Серьезного ничего нет, но шуму много. Предлагаю выслушать его…
– Простите, Кузьма Николаич, – перебил его Селезнев, – мы это дело сейчас рассматриваем как персональное? Или в порядке предварительного знакомства? На бюро комсомола разбирали поступок Воронцова?
Родионов поморщился от обилия вопросов, пояснил:
– Я опасаюсь, что на комсомольском бюро могут погорячиться и вымахнуть с водой ребенка. Поэтому мне бы хотелось, чтобы у райкома партии до разбирательства этого дела там было свое определенное мнение. Рассматривайте это как предварительное знакомство, все равно. Суть не в этом. Я прошу учесть вот что, – Родионов встал. – Прошу учесть вот какое обстоятельство, товарищи: проступок Воронцова тяжелый, и наказать мы его накажем, но это парень наш. Это честный, преданный партии человек. Как секретарь он начал работать хорошо. И думаю, что и дальше не подкачает. Жизнь он прожил трудную, всего добился своим горбом и головой, авторитет среди молодежи у него крепкий…
– Мы что, благодарность ему собираемся выносить? Я не понимаю… – Селезнев поглядел на членов бюро.
– Сейчас я тебе дам слово, Селезнев, – резковато сказал Родионов. – Я повторяю: Воронцов – не белоручка, не маменькин сынок, это рабочий парень, и он в любых обстоятельствах не растеряется и не раскиснет. Сейчас комсомольская жизнь в районе усложнилась, почти половина комсомольцев – механизаторы, комсомольский вожак должен быть свой человек для них. Воронцов на месте. Предлагаю объявить ему строгий выговор и ограничиться этим. Прошу Селезнев.
Селезнев заговорил сидя.
– Я слышал о подвиге, в кавычках, Воронцова и совершенно не согласен с вами, Кузьма Николаич. Первое: вы говорите: «Воронцов – наш парень». А кто, простите, не наш? Есть такие?
– Есть, – бросил реплику Ивлев. – Полно.
– Не знаю. Не думаю.
– Надо думать.
– Ивлев, я дам потом тебе слово, – сказал Родионов. – Не перебивай.
– Вы поймите, товарищи… – Селезнев, задетый за живое Ивлевым (они с самого начала невзлюбили друг друга), встал и, обращаясь почему-то к военкому, заговорил громко и отчетливо: – Если мы оставим Воронцова секретарем, мы подведем под моральный удар весь райком комсомола. Я не собираюсь отнимать у Воронцова его хороших качеств, они, может быть, есть у него, но как комсомольский вожак и как коммунист он себя дискредитировал. А если учесть, что вся общественность страны, а комсомол – в первую очередь, как никогда серьезно поставили перед собой…
– Это все ясно, – не выдержал сам Родионов. – Что мы, не знаем, какие задачи ставит себе общественность и комсомол? Что ты предлагаешь?
– Вывести Воронцова из состава райкома комсомола и поставить вопрос о пребывании его в партии. Его поступок несовместим с членством в КПСС. То же самое нам скажут в крае.
– Не знаю, что нам скажут в крае, – загорячился Ивлев, поднимаясь, – но я знаю теперь одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166