Новак привычно посмотрел на него, погладив левой рукой, правая вроде как покрылась резиновой перчаткой.
– Что же, он очень старый. Маленький фрагмент прошлой культуры. Шедевры культуры! – И он процитировал на честине: – «Созданный из мраморных изваяний, из лесных сучьев и трав, истоптанных ногами. Ты, безмолвное творение! Наши умы теряют от тебя покой и равновесие, словно от вечности. Ты ледяной стих! Когда это поколение сойдет в могилу, на твою долю останутся трудности множества других людей. Друг человечества! Ты скажешь нам: “Красота – это правда, а правда – это красота”. Мы не знаем иного, и нам не нужно знать больше».
– Это стихи?
– Старое английское стихотворение.
– Тогда почему же вы не процитировали его по-английски?
– На английском больше нет поэзии. Когда он распространился по миру, то вся поэзия исчезла.
Майа задумалась. Это высказывание было лестным и, казалось, многое объясняло.
– В таком случае выходит, что стихотворения еще могут звучать на честине?
– Честина – устаревший язык, – ответил Новак. Он поднялся – рука вытянулась, как пластилиновая, – и поставил графин на место.
– Когда мы должны выехать в Рим? – спросила Майа.
– Утром. Рано.
– Тогда можно мне подождать вас здесь?
– Если вы обещаете погасить свечи, – отозвался Новак, не без труда поднимаясь по лестнице. Через десять минут его рука слетела вниз и молча исчезла в неизвестном направлении.
Они отправились в Рим рано утром. Пани Новакова собрала для мужа огромную сумку с ремнями через плечо. Новак не взял с собой протеза.
Майа вскинула на спину рюкзак. И вежливо предложила понести сумку Новака. Он с готовностью отдал ее. Сумка весила, наверное, полтонны. Новак недовольно вздохнул, открыл дверь и, сосредоточившись, сделал три коротких шага по старой мостовой к новенькому сверкающему лимузину.
Майа положила его сумку и свой рюкзак в багажник и забралась в лимузин, бесшумно и быстро тронувшийся в путь.
– Почему ваша жена не поехала с вами в Рим?
– О, эти деловые поездки, они очень утомляют, на них соглашаешься только по обязанности. Она от них устает.
– Вы давно женаты на Милене?
– Мы поженились в 1994 году, – пробурчал Новак. – Сейчас это лишь так называемый брак. Мы живем, как брат и сестра. – Он потрогал свой подбородок. – Нет, я неточно выразился. Мы пережили сексуальные страсти. Теперь существуем как драгоценные ископаемые друг для друга.
– Редко случается, чтобы люди были женаты почти сто лет. Вы должны этим гордиться.
– Возможно. Если вы прощаете друг другу вульгарность плотской страсти, – что же, тогда мы с Миленой – коллекционеры и терпеть не можем выбрасывать старые вещи. – Новак дотронулся единственной рукой до воротника и вынул свой нетлинк. Набрал номер в Сети.
–Хэлло, – зарычал он. – Голосовая почта? – Новак сердито перешел на честину. – Вы по-прежнему меня избегаете? Ладно, слушайте, жук вы этакий! Это немыслимо, невозможно, чтобы старик инвалид, без правой руки, забытый миром, не имеющий мало-мальски приличной студии и профессиональной помощи, мог платить годовой налог в тридцать тысяч марок! Это противоречит здравому смыслу! Особенно в 2095 году, когда у меня было плохо с заказами! И что за дурацкая болтовня об увеличении налоговой ставки с 92-го года! Вы еще требуете деньги задним числом? И грозитесь штрафами? После того как выпили из нас всю кровь? Заслуженный художник Чешской Республики! Пятикратный лауреат Пражской городской премии! Вот кто я! А вы давите меня своими безумными требованиями! Настоящий скандал! Будьте уверены: последнее слово за мной, вы, наглый мошенник! – Он кончил говорить и убрал аппарат.
– Всякий раз доказываешь им, – угрюмо пояснил он. – Приносишь горы документов, наград, почетных званий, приглашений, многолетней переписки. Но они бесчувственны. Как роботы у Чапека. – Он покачал головой, а потом мрачно усмехнулся. – Но меня это не волнует! Я очень терпелив и еще переживу их.
В пражском аэропорту их ждала персональная программа, оформленная с присущей авиалиниям элегантностью – в белых, серебряных и ярко-синих тонах.
– Посмотрите на это, – встревожился Новак у высокого перфорированного трапа, – Джанкарло должен был прислать мне бортпроводника. Он знает, что я настоящая развалина.
– Я же с вами, Йозеф. И буду вашим проводником. – Майа открыла багажник и достала оттуда вещи.
– Он создание di moda, этот Джанкарло. Вы бы видели его замок в Гштааде, просто кишит штутгартскими омарами. Знаете, если эти жуткие машины двинутся в беспорядке, они могут вас убить. Разорвать вам горло своими «усами»-пинцетами, пока вы спите. – Новак отступил в сторону, и Майа внесла тяжелые вещи в самолет. Затем он бодро проковылял вслед за ней по трапу.
В салоне не было спальных кресел. Майа помедлила и озадаченно огляделась по сторонам. Новак пригнулся, стоя на месте, и прямо под ним с ошеломляющей быстротой неслышно появилось кресло. Проход в салоне самолета был выложен вроде бы прекрасным итальянским мрамором, но под ногами пассажиров его чувствительная поверхность вздувалась и превращалась в прозрачные, тугие, наполненные воздухом кресла, смахивавшие на огромные волдыри. Майа села в такое кресло и мгновенно оказалась словно в ловушке.
– Какой замечательный, уютный самолет, – сказала она, опершись на выдвижные подлокотники.
– Благодарю вас, мадам, – произнес самолет. – Вы готовы к полету?
– Полагаю, что да, – проворчал Новак.
Продолговатые изящные крылья бесшумно и стремительно завибрировали. Самолет вертикально поднялся в воздух.
Новак молча и сосредоточенно глядел в окно, пока дорогая его сердцу Прага окончательно не скрылась из виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120