Вас никогда не пригласят к смертному одру, если не желают, чтобы вы утешили умирающего.
– А вдруг они захотят, чтобы вы их утешали, Мерседес?
Мерседес недоуменно пожала плечами:
– Да я всегда успокаиваю. Спокойствие – это моя жизнь. – Она всегда была очень терпелива. – Но по-моему, вам не терпится еще в чем-то признаваться. В чем же?
– Нет, ничего особенного.
– Вы просто не хотите мне сейчас говорить, Миа. Но вы можете мне все сказать. Пока вы еще в настроении.
Миа взглянула на нее:
– Тебе незачем меня успокаивать, да к тому же таким образом. Со мной все в полном порядке. Я пережила настоящий шок, но ничего странного делать не собираюсь.
– Вам не нужно об этом говорить. Сама ситуация очень странная. Да и мир в наши дни очень странный. Вы живете одна, очень замкнуто, и рядом с вами нет людей, способных что-то посоветовать и в чем-то убедить. Если не считать вашей работы, то никакой общественной роли вы в своей жизни не сыграли. И легко можете утратить почву под ногами, сорваться.
– Когда вы поняли, что я могу сорваться?
– Миа, вы умнее меня, вы старше меня и гораздо богаче меня, но вы не одна такая на свете. Я знаю массу людей, похожих на вас. Людей вашего типа нетрудно сломить.
Мерседес взмахнула рукой в синем жакете и обвела ей комнату:
– Все, что вы именуете своей жизнью, уже многие годы попросту ненормально. И ничто вас не защищает. Однообразие, рутина сами по себе ненормальны. И никакая так называемая норма вам не позволена. Нет подобной нормы для постчеловека девяноста четырех лет. Не было и нет. Продление жизни – вовсе не естественный порядок вещей, оно никогда не станет естественным, и вы не сможете сделать его естественным. Вот ваше реальное положение. И мое реальное положение. Поэтому общество и направляет меня сюда два раза в неделю. Смотреть за вами, успокаивать и выслушивать вас.
Миа ничего не ответила.
– Продолжайте жить по-прежнему, – сказала ей Мерседес. – Мне очень жаль, что сегодня у вас трудный день. Смерть друга способна вывести из равновесия сильнее, чем мы думаем. Даже самые скучные люди, настоящие зануды не могут вечно сохранять заведенные порядки, а вы человек отнюдь не скучный. Вы просто сумели очень хорошо приспособиться, и у вас есть эта старомодная духовная жизнь, в которой в наши дни никто не нуждается.
– Я не считаю это советом.
Мерседес с важным видом посмотрела на нее. Повисло напряженное молчание. Мерседес нельзя было обмануть. Ни одна женщина не может быть героиней для своей служанки.
– Кстати, – наконец проговорила Мерседес, – в ванной комнате опять завелась эта гнусная плесень. Где вы гуляли?
– Я гуляла по городу, просто для моциона, – пояснила Миа. – И вытерла ноги у входа.
– Постарайтесь оставлять туфли у входа, ладно? И не принимайте долго душ. С этими грибками одна морока.
– Хорошо. Я так и сделаю.
– А теперь мне пора идти, – заявила Мерседес и встала. – Меня ждет другой клиент. Но вы можете мне позвонить, если вам что-нибудь понадобится. Звоните мне в любое время. Не стесняйтесь. Я люблю, когда мне звонят.
– О'кей, офицер, – откликнулась Миа.
Мерседес подкрасилась, собрала свои вещи и ушла.
Мартина Уоршоу похоронили в полдень двадцать первого на старом кладбище в Пало-Альто. День выдался ясный и солнечный, а земля на месте прежних чумных могил еще никогда не выглядела столь зеленой, спокойной и взывавшей к размышлениям о вечности. Среди собравшихся Миа не заметила ни одного знакомого лица. Да и ее здесь никто не знал или не потрудился узнать.
Все девятнадцать стариков, пришедших на похороны, были в высшей степени типичны. Как звезды Голливуда, они никогда не боялись ножа хирурга. Красивые люди всегда с особой охотой стремились продлить собственную молодость. Пятьдесят лет назад эти люди стали первыми добровольными жертвами медицины. Но сейчас они вполне естественно и неизбежно состарились. Примитивная техника разглаживания морщин и устранения жировых складок, характерная для 2030-х и 2040-х годов, казалась в наши дни грубой и совершенно устаревшей. Теперь они действительно выглядели как первые жертвы: усталые люди с лицами, покрытыми заметными шрамами и отметинами.
Могильщики приподняли петли белой крышки набальзамированного гроба и открыли его. Они сняли тонкое покрывало с усохшего тела Мартина и осторожно, почтительно погрузили его соскользнувшие ноги в приготовленный гель. Просвечивающие устройства заработали, воссоздавая последний официальный медицинский портрет Мартина. Изящные ультрасоники разделили труп на части, и, когда роторы принялись на полной скорости взбивать расчлененную массу, яркий орнамент на цветочных клумбах распылительной установки задрожал. Сборщики образцов мгновенно уловили капельки жидкости, проанализировали генетические изменения и исследовали обосновавшиеся в трупе бактерии. Они были изучены и внесены в каталоги каждого подвида симптоматических инфекций с их типичными проявлениями, что помогло определить причину смерти (самоуправляемый нервный депрессант) с предельной кибернетической точностью.
Кто-то, – Миа так и не поняла, кто именно, – попросил католического священника сказать несколько слов. Молодой священник не скрывал своего волнения, на него глубоко подействовали психоделики, и от порыва вдохновения, захлестнувшего его, он с трудом мог говорить. Завершив необычную поминальную молитву, священник формально благословил гель. Небольшая толпа отодвинулась от края могилы, разбившись на группки по два-три человека.
Художник выгравировал на кремово-белой стенке набальзамированного гроба портрет Мартина и даты его жизни:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120