Но кабинет, несомненно, принадлежал Элен, потому что на стенах висели небольшие гравюры в аккуратных рамках, которые, возможно, стоили дороже всего здания. Но сама Майа долгие десятилетия проработала в гораздо лучше обставленных офисах.
Элен была не в штатском, а в розовой полицейской форме с модным ремешком. В кабинете было окно, стол и стул. И маленькая белая собачка. Из-за стола поднялся огромный коричневый пес.
Майа изумленно уставилась на него:
– Привет, Платон!
Пес поднял уши и ничего не ответил.
– Теперь Платон не может говорить, – пояснила Элен. – Он отдыхает.
Платон по-прежнему был довольно худ, но его шерсть блестела, нос был мокрым. Никаких костюмов он больше не носил, но Элен надела на него красивый новый ошейник.
– Платон стал много лучше выглядеть. Я этому рада.
– Садитесь, пожалуйста, миссис Зиеманн.
– Почему бы нам не называть друг друга по имени? Боюсь искорежить вашу красивую фамилию своим чудовищным французским.
Элен подумала.
– Чао, Майа.
– Чао, Элен. – Она села.
– Прошу меня извинить, но дела заставили меня на несколько дней уехать из города.
– Все в порядке. Что для нас с вами какие-то несколько дней?
– Как хорошо, что вы бодро настроены. Вам бы стоило проявить подобное терпение после операции, во время медицинских наблюдений.
– Сдаюсь, – пробормотала Майа.
Элен промолчала и мечтательно поглядела в окно. Майа тоже решила помолчать и уставилась на свои ногти с облупленным маникюром.
Однако она первая нарушила паузу.
– У меня тоже есть терпение, – понимая неискренность своих слов, сказала она. – Мне нравится ваш кабинет.
– Вам известно, что они потратили на ваше лечение сто тысяч марок?
– Сто тысяч триста двенадцать.
– А вы решили, что можно убежать от них и устроить себе маленькие европейские каникулы.
– Если я скажу, что мне жаль, разве это поможет? Конечно, мне нисколько не жаль, но если это способно кому-нибудь помочь, я буду вести себя вполне корректно.
– А о чем вы жалеете, Майа?
– Да ни о чем. Хотя мне очень досадно, что я потеряла свои фотографии.
– И это все? – Элен молча порылась в ящике стола. Достала диск. – Вот, возьмите.
– О! – Майа взволнованно схватила диск. – Вы их скопировали? Не могу поверить, что они вновь у меня. – Она поцеловала диск. – Огромное спасибо.
– Вы ведь знаете, что это плохие фотографии, не правда ли?
– Да, знаю, но потом будет лучше.
– Что же, вряд ли это вам поможет. Вы работали по образцам Новака. Но таланта у вас нет.
Майа посмотрела на нее.
– Не думаю, что вы вправе судить об этом.
– Я вправе об этом судить, – спокойно и терпеливо ответила Элен. – Кто же еще способен сделать это лучше меня? Я знала Патцельта, и Паули, и Бекера. Я была замужем за Капассо. Я была знакома с Ингрид Хармон, когда никто не считал, что она может рисовать. Вы не художник, миссис Зиеманн.
– Не думаю, что я снимала уж так плохо для ученицы с четырехмесячным стажем.
– Искусство не рождается в камере для обмена веществ. Если бы искусство возникало в этих метаболических камерах, это стало бы насмешкой над природным талантом и вдохновением. Ваши фотографии банальны.
– Поль так не считает.
– Поль... – Она вздохнула. – Поль не художник. Он теоретик, очень молодой и самонадеянный. И плохой теоретик. Если они полагают, что искусство и науку можно смешивать как виски с содой, то делают элементарную ошибку. Это глупо и неправильно. Наука – не искусство. Наука – это набор объективных технических приемов для достижения определенных, легко воспроизводимых результатов. Машины могут создавать науку. А искусство не воспроизводится. У него иные цели. Творчество по своей сути глубоко субъективно. А вы женщина с искалеченной и фрагментарной личностью.
– Я просто женщина с другим субъективным восприятием. И уж скорее готова соединить искусство с наукой, чем художественную критику с полицейской властью.
– Я не художник. Я лишь забочусь о художниках.
– Если вы так презираете науку, то почему вы еще живы?
Элен ничего не ответила.
– Чего вы боитесь? – продолжила Майа. – Я не желаю разоблачать ваши старые мифы, но если искусство способно возникать из фотокамеры, то выползти из метаболической камеры для него вообще не проблема. Вы не были в настоящих камерах. Теперь у меня есть свой священный огонь. Как я догадываюсь, это смешное определение, но он такой же реальный, как земля под ногами, и к чему мне гадать, как вы его называете?
– Тогда покажите мне, – Элен скрестила руки, – покажите мне хоть одну удачную вещь. Покажите мне хоть что-то, способное произвести впечатление, хоть что-то, сделанное вами или вашими друзьями. Я не стану брать в расчет взлом компьютеров – любой идиот способен взломать систему безопасности, созданную сорок лет назад. Я не буду брать в расчет новые медийные формы, любой дурак может выдать за новинку все что угодно из новых медиа. Они умны, но в них нет глубины. Эти завсегдатаи «Головы» любят ныть и жаловаться, но сегодня у художников есть все преимущества. Образование. Свободное время. Прекрасное здоровье. Сколько угодно еды, жилье, то есть свободное питание и свободное жилье. Неограниченная возможность путешествовать. Они могут постоянно совершенствовать свое мастерство. Сеть предоставляет к их услугам любые сведения, перед ними открыто все мировое культурное наследие. А что они нам дали? Полную и глубочайшую безвкусицу.
– А чего вы от них хотите? Ваш мир создал их. Ваш мир создал меня. Чего вы хотите от меня?
Элен пожала плечами:
– А что я могу с вами сделать?
– Ну, ну, продолжайте, Элен. Не будете же вы утверждать, что даже не думали об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120