Я не злобив и не мстителен, но
намеренно затягивал разговор, выдерживая Барнхауза в нелепой позе
церемонно стоящего между двух сидящих. В другой раз он сообразит, что
беседу, начатую мной, буду оканчивать я, а не он.
Барнхауз понял урок. Ни разу потом он не позволял себе забываться. Он
оставался правителем в этом уголке мира, но при мне удерживался от
застарелой привычки начальствовать.
Виккерс с Барнхаузом остались в его кабинете, я вышел. В приемной
Агнесса так взглянула на меня, что я сразу понял: подслушивала наш
разговор в кабинете. Тогда это было только догадкой, теперь я точно знаю:
у нее имелся аппарат, разрешенный Барнхаузом, она могла даже не
подслушивать, просто слушать, что совершается за стенкой, а он потом с
охотой выспрашивал ее суждения по поводу услышанного.
И в отличие от своего шефа, она не считала нужным экранировать свои
чувства внешней учтивостью. Сколько я ни придумываю характеристик для
тона, каким она заговорила со мной, я не нахожу ничего более точного, чем
"ненавидящий голос".
- У вас, конечно, будут распоряжения, господин Штилике, - сказала она
этим ненавидящим голосом. - Вы на Земле привыкли к таким удобствам, к
такому обслуживанию... Высказывайте, пожалуйста, пожелания.
Ее золотые сережки-колокольчики мелодично позвякивали в ушах,
отчеркивая каждое слово. Мне захотелось поставить эту красивую женщину на
единственное подходящее ей место, чтобы она знала, что я не сомневаюсь в
ее истинном отношении ко мне.
- Понимаю, милая Агнесса, - сказал я, - Вы хотите услышать мои
желания, чтобы потом с тихой радостью объявить мне, что на Ниобее они
неосуществимы.
- Почему же с тихой? - возразила она. - Я привыкла разговаривать
громко. И разве я милая? Обо мне по-разному судачат, но милой - нет, так
никогда не называют!
- Значит, немилая? Согласен и на это. Так вот, немилая Агнесса, у
меня нет никаких пожеланий. И впредь не будет. Хотел бы, чтобы это вас
устроило.
- Трудно с вами, господин Штилике, - сказала она, вспыхнув.
- Все мы народ нелегкий, - сказал я.
Сейчас я понимаю, что можно было взять не такой резкий тон. Хоть я не
любил работать с женщинами на далеких планетах, все же грубость в
обращении с ними мне не свойственна. Агнесса открыто не вызывала меня на
грубость, для этого она достаточно воспитана. Я отвечал грубостью на ее
внутреннюю недоброжелательность, а не на невежливость. Возможно, я
держался плохо, но что было, то было. Я поклонился, она не ответила на
поклон.
Возвращаясь в гостиницу, я почему-то думал не о Барнхаузе и не о
Виккерсе, а об Агнессе. Я говорил себе с усмешкой: "Бывает любовь с
первого взгляда, а у нас с ней ненависть с первого взгляда, не странно
ли?" Теперь я не вижу в этом никакой странности. Даже больше - утверждаю,
что мгновенно возникшая ненависть встречается чаще, чем мгновенно
возникшая любовь. Любовь все же чувство юное, с годами возможность новой
любви ослабевает, любовь с первого взгляда обычна у двадцатилетних и
чрезвычайно редка у пятидесятилетних. А ненависть, вообще
недоброжелательность и несовместимость не знают возрастных ограничений,
старик способен на такое же острое чувство вражды, как и юнец.
И еще я думал о том, что на Платее за один день я узнал три формы
обращения: Агнесса называла меня "господином", Барнхауз "коллегой",
Виккерс "доктором". На Земле давно отвыкли от "господ", там все сильней
внедряется радушное обращение "друг". До Платеи оно, по всему, не дошло.
Традиции "Унион-Космос" здесь еще живы, как и остерегал меня Раздорин.
Вечером мне принесли в гостиницу с десяток папок: стереоленты,
записи, доклады, отчеты. Работники Барнхауза основательно полазили по
Ниобее, от их пытливого взгляда мало что укрылось. Мне трудно описать
чувства, вызванные этими отчетами и докладами. Восхищение красотой планеты
сменялось ужасом от неистовства стихий в ее недрах. Сострадание к жалкому
народу, деградировавшему из величия к ничтожеству, превращалось в
отвращение от средств, какими нибы поддерживали свое существование.
Было одно важное обстоятельство, породившее во мне тревогу, чуть ли
не уныние, естественный вопрос: почему нибы, будучи еще в состоянии
цивилизованном, ввели каннибализм? Ответ, казалось, лежал на поверхности:
в растительной пище не хватает белка, зверей почти нет, птицы почти
неуловимы, стало быть, поедание сородичей, особенно стариков, и так
близящихся к могиле, гарантирует продолжение вида. Сперва ешь ты, потом
тебя - нехитрая формула бытия, не правда ли? Но в таком случае существуют
средства, отвращающие от нибоедения: естественные белки животных,
привезенных с Земли и отловленных на Ниобее, разнообразные консервы,
заполняющие трюмы звездолетов. Оказалось же, что и звери, и птицы Ниобеи,
и консервированные белки с Земли действуют на нибов как яды: в мизерных
количествах вызывают отравления, в объемах побольше приводят к гибели.
Таких погибших от земного угощения нибов к моему прилету насчитывалось уже
с десяток, и ни одного не удалось спасти.
Астрофизиологи - были и такие в лаборатории Виккерса - додумались,
что в организмах нибов есть что-то, без чего они не могут существовать, и
это "что-то" нигде, кроме как в теле у себе подобных, они получить не
могут - витанибы, так их пожелал назвать сам Виккерс. Исследования тканей
и крови нибов не выявили загадочный витаниб, даже представления нет о том,
что это за вещество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42