И я
так же неизбывно виновен перед ней, второй, как и десять лет назад был
виновен перед первой, - и эта, Ирина, послана мной на гибель. Нет, мне не
предъявят формального обвинения, но совесть не знает формальных
оправданий, совесть твердит: отказал бы ей в полете на Ниобею, и была бы
жива, ты знал, какой риск стоит за твоим разрешением, но пренебрег риском.
Собой ты вправе рисковать, но ты рисковал другим человеком, это
непрощаемо! За Анну ты отомстил, благородно отомстил, все это признают,
сам это о себе признаешь. Будешь ли мстить за Ирину? И кому мстить?
Несчастным нибам? А чем они виноваты? Единственно виноватый - ты. Какой же
местью покараешь себя?
Врач снова переставил датчики и указатели на теле Ирины.
- Изменений нет, - повторил он свое обычное.
С каждым новым сообщением, что изменений нет, его голос звучал
мрачней.
Ниобея отдалена от Платеи по космическим меркам незначительно, пилот
понимал, как важно прибыть на Базу поскорей, потом он говорил, что гнал на
пределе. Но только на другой день мы опустились на космодроме.
И все эти долгие часы полета Ирина лежала неподвижная, бледная, с
закрытыми глазами. Она дышала, но так слабо, что я не ощущал ее дыхания,
лишь приборы регистрировали кислород, поглощаемый легкими. Я несколько раз
дотрагивался до ее руки: рука, чуть теплая, еще жила, но жизнью,
подошедшей к потусторонности. Однажды, не вынеся неподвижности Ирины, я
спросил врача, нельзя ли привести ее в сознание? Он ответил:
- Опасно. Сознание потребует дополнительной энергии на себя.
Результатом будет последующее ухудшение. Случаи такого рода часты.
Я тоже слышал, что тяжелобольные перед смертью нередко приходят на
короткий срок в сознание, близкие видят в этом чуть ли не шаг к
выздоровлению, а врачи, наоборот, - приближение агонии.
На космодроме нас ждали санитары. Ирину повезли в больницу. В машину,
кроме двух врачей, местного и с Ниобеи, села Агнесса Плавицкая. Перед этим
она подошла ко мне. Лицо ее кривилось, она еле удерживалась от слез.
- Какой ужас, господин Штилике! - восклицала она. - Такая молодая
женщина! Что будет с нашим другом Джозефом? Он так любил свою жену. Мы все
ее любили, господин Штилике, она того заслуживала.
- Где Виккерс? - спросил я.
- Он улетел на астероиды. Их такое множество вокруг Гармодия и
Аристогитона, еще и трети не исследовано, это теперь главная работа
Джозефа. Я послала радиограмму о несчастье с женой, он скоро прибудет.
- Вы так и сообщили - несчастье с женой?
- Нет, конечно же, нет! Осторожней: Ирина заболела, нужно ваше
присутствие. Такой ужас, господин Штилике, такой ужас!
- Ваш шеф у себя? Мне нужно поговорить с Барнхаузом.
У нее изменилось лицо. Только что оно было полно скорби. Теперь в нем
появилась вражда.
- Придется вам подождать. Барнхауз на Ниобее. Он вылетел туда сразу,
как получил сообщение от Мальгрема о вашем чудовищном приказе. Как вам
могло прийти в голову такое возмутительное решение? Мы будет
протестовать!..
- О моем решении мы поговорим с Барнхаузом, а не с вами! - оборвал я
ее, - Когда он вернется?
- Не раньше, чем завтра к вечеру. - Она демонстративно отвернулась и
шагнула к машине.
После короткого отдыха в гостинице я пошел в больницу. Оба врача
повторили все ту же формулу, которую я слышал весь полет: "Пока изменений
нет". Я больше не мог терпеливо выслушивать это и потребовал точного
растолкования. Врач Базы был категоричней ниобейского врача.
- Она умирает, друг Штилике. "Изменений нет" в данном случае
означает, что угасание жизни продолжается неотвратимо.
- Неужели современное могущество медицины, ваши совершенные лекарства
и методы...
Он прервал меня:
- Их хватает только на то, чтобы задержать умирание. За словами
"изменений нет" стоит все могущество современной медицины. Не требуйте от
нас чудес. Вы хотите к Миядзимо? Идемте вместе.
Врач первый прошел в палату. Изменений не было, он говорил правду.
Ирина по-прежнему лежала на спине, бледная, с закрытыми глазами, с
выпростанными поверх одеяла руками. "Третий день на спине, ни единого
движения, ни единого взгляда, - думал я. - Третий день... Изменений нет -
пока..."
- Уйдемте отсюда, Штилике, - шепотом велел врач.
Я позвонил в космопорт. Планетолет с Барнхаузом вернулся с Ниобеи,
Барнхауз поехал к себе.
Я пошел в управление. Агнесса Плавицкая нервно ходила по приемной.
Она встала передо мной, преграждая путь. Мне было не до шуток и иронии, и
я не собирался ни шутить, ни иронизировать, но невольно сказал не так, как
надо было:
- Ваш начальник не принимает посетителей, друг Агнесса?
Она вспыхнула. Золотые колокольчики в ее ушах зазвенели отчаянно и
жалобно.
- Он ждет вас, господин Штилике. Но он нездоров. Он сильно отравился
на Ниобее. Пожалейте его, господин Штилике. Даже если он... в общем, если
что вам не понравится... все равно, не будьте к нему суровы. Молю вас,
господин Штилике! Ему надо лечь в постель, а он захотел объясниться с
вами.
И колокольчики Агнессы мелодично повторили ее мольбу. Я ничего не
понимал. Она говорила возбужденным шепотом. И если бы она остановилась на
своей непонятной просьбе, я, наверно, от одной растерянности пообещал бы
выполнить все, что она пожелает. Но она добавила:
- Вы теперь должны быть мягче, господин Штилике. Вы так виноваты
перед Джозефом и Питером-Клодом! Разве случилось бы это несчастье, если бы
вы не разрешили Ирине полететь с вами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42