Я был того же мнения и опубликовал в школьной газете протест против любых униформ, значков и шествий с фанфарами. «Мы, молодежь свободной Германии, наконец-то освободились-от муштры, и нам не нужен Союз свободной немецкой молодежи, не нужны новые марши»,— писал я. Статью я снабдил фотографиями из новых иллюстрированных журналов, цитатами из лекций наших учителей и стихотворений, направленных против войны, милитаризма и униформ, а еще обильно уснастил свое сочинение красными вопросительными знаками и украсил лозунгом: «Нет, без нас!»
— Думаешь, ты ужасно храбрый и хитрый,— заметил господин Фишер, спокойно читая газету, которую я повесил в коридоре.— Но кто дал тебе право говорить за других, за класс, за всю школу?
Меня поддержали только Сэр и Хорст Редер, они начали пререкаться с господином Фишером и пытались помешать ему снять листки со с гены.
— Идите по классам, вам еще учиться и учиться.— Господин Фишер локтем оттолкнул меня от газеты.— Кое-кто и впрямь не расстался еще с нацистской рубашкой!
Секунду мы смотрели друг другу в глаза, и я уже готов был вырвать у него газету, но он подошел ко мне вплотную и шепнул:
— Ой, парень, из-за такой ерунды копья ломать не стоит, рано или поздно ты это поймешь.
Отец уже которую неделю выдумывал всяческие отговорки, объясняя, почему он идет на службу так рано, а возвращается поздно и не имеет выходных. Мать это как будто бы и не трогало, у нее хватало забот с магазином. То и дело случались недостачи, продавщицы заболевали, беременели, обсчитывались или мошенничали. Одна из них — она работала на полставки — втихомолку таскала товар для себя и своих родственников и за короткий срок прикарманила больше сотни марок.
— Я ее застукала, но не подняла шума, теперь она выплатит все до гроша и станет моей лучшей помощницей,— рассказывала мать.
— Где отец? — спросил брат, вечерами постоянно бегавший с собакой на угол.
— Когда он дома, никто его не замечает,— сказал я. А мать даже головы не подняла от своих счетов,
когда в конце концов пришел отец и, заговорщицки улыбаясь, положил на стол коробку шоколадных конфет.
— Не желаете ли узнать, что тут кроется? — Он важно расхаживал по комнате, небрежно расстегнув форменную тужурку и сдвинув кондукторскую сумку за спину, как нечто ненужное.— Пустая, ни гроша не осталось, завтра я ее сдам,— объявил он и, ухмыляясь, показал нам свидетельство о том, что он сегодня успешно закончил курсы вагоновожатых.— Что, удивил я вас, а?! — радостно воскликнул он, обнимая мать, меня и Ахима.— Завтра после обеда от Трахенбергерплатц начнется мой рейс, и вы все поедете тоже, посмотрите, как я в кабине буду орудовать рукояткой!
На следующий день я после школы пошел н& Трахенбергерплатц. Брат нетерпеливо выскочил мне йавстре-чу, указал на депо, где уже стоял чистенький трамвай нового девятого маршрута и отец со служебными часами в руке смотрел на нас. Потом он влез в кабину и решительно тронулся в путь. Деловито и лихо вагоны проследовали через сортировку и Гроссенхайнерштрассе, приближаясь к остановке, где вместе с нами дожидались десяток-другой пассажиров и два кондуктора.
— Вот это точность! — восхитился Ахим, когда моторный вагон остановился возле нас.
Он протиснулся на переднюю площадку, втащив за собой и меня, и подергал отца за рукав, но отец, похоже, в сутолоке нас не заметил. Точно одеревенев, он склонился над пультом и глядел вперед, в направлении движения, крепко сжимая рукоятку. Когда кондуктор моторного вагона крикнул: «Готов!» и засвистел, отец вздрогнул и побледнел. Он обернулся, лишь теперь увидел нас с братом и множество народу, покачал головой и сказал:
— Нет, я не могу, ответственность слишком велика. Он со вздохом вытащил рукоятку, отложил ее в сторону и вылез из кабины, а когда к нему подбежал взбудораженный диспетчер, только пожал плечами.
— Не могу,— повторял он,— не могу взять на себя такую ответственность.
Брат кинулся прочь из трамвая, я побежал вслед за ним. Он в голос ревел от злости и разочарования, утверждая, что виновата во всем мать:
— Он просто ждал, когда она придет.
Я схватил его за плечо, встряхнул и велел выбросить этот вздор из головы и дома помалкивать.
— Не делай из этого трагедии,— цыкнул я на Ахима, хотя на душе у меня кошки скребли, словно я сам потерпел это постыдное поражение.— Что будет дальше? А ничего. Принесет из депо сумку и билеты и опять начнет ездить кондуктором.
Мать только взглянула на нас и сразу поняла, что произошло.
— Мне не удалось отлучиться из магазина,— сказала она,— но я предчувствовала.
Она куда-то ушла, и, когда отец вернулся, молча разделся и рано лег в постель, ее еще не было дома. Вот почему поговорить об этом мне было не с кем. Сэр, который забежал ко мне вечером, узнав обо всем, рассмеялся и сказал:
— Вот тебе и повысил квалификацию! Да, не каждому такое по плечу.
Зеленая, конечно, тоже была тут как тут, но вынесла отцу уничтожающий приговор:
— Жалкий тип. Если б каждый вот так увиливал от ответственности, мы бы и сейчас еще оставались обезьянами и сидели на деревьях.— Она тотчас же перевела разговор на Брехта, Ленина, на завоевание власти рабочими.— Выпустить из рук трамвайное управление— это все равно что предать выигранную революцию.
Тихо, долго и горько, без слез, плакал я в постели, слыша тяжелые вздохи отца, всхлипывания брата, а затем шепот матери, когда она наконец вошла в спальню.
— Все не так уж плохо, не принимай близко к сердцу, есть вещи гораздо хуже, Руди.
А он после долгого молчания сказал:
— С тобой бы никогда такого не случилось, ты все умеешь, все тебе по плечу, Герди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47