Право, ему не стоило обманывать меня, я-то чувствовал, каково ему на самом деле. Трамвай вдруг снова помчался куда-то, и отец, именно отец, словно бы тащил сейчас за собой тяжкое, смертельное безмолвие, разочарованность матери, ее отчаяние в тот миг, когда она подбежала к окну и уставилась на его тележку с барахлом, которая медленно, рывками выехала из-под нашего фонаря. Он видел, как мать выскочила из дома и побежала было за ним. Он еще раз остановился, обернулся и промолчал, вместо того чтобы сказать: «Не могу я без тебя жить, без тебя и без детей». Будто трамвай по рельсам, который останавливается лишь на миг и тотчас едет дальше,— так и он уехал, укатил, исчез. Никаких планов v него не было, ничего не было, ни лучика надежды, который, может, и остановил бы его в последнюю минуту. Брат вдруг бросился за ним, как бешеный помчался с собакой за тележкой. Отец встретил его криком: «Оставьте меня, оставьте меня в покое!» Собака перебегала от одного к другому, лаяла, скулила, металась чуть не под колесами тележки, ехавшей к кладбищу, за стеной которого отцу хотелось быть похороненным.
— Зачем? — спросил я.— Зачем ты это сделал?
Он сидел рядом со мной, понурив голову, мрачно глядя перед собой, и молчал.
И еще раз я привел отца обратно домой.
— Давай,— сказала мать, когда я взял у угольщика тележку и привязал к ней Михеля, который все время сновал между кладбищем и нашей квартирой. Пес визжал, лаял, теребил меня и путался под ногами — ему не терпелось вновь собрать нас под одной крышей. Тележка катила через Барбарафельд и людные улицы. Народ качал головами, расступался.
— Отец! Отец! — позвал я, стуча в дверь.
Луковка стояла у него за спиной, когда он вышел, подтянутый, в форме, и увидел тележку. Он надел фуражку, вытащил свои вещи, разобрал кровать и комод, попросил меня помочь с погрузкой.
— Ты должна понять, Эрна,— сказал он, отнес все в тележку, обвязал веревкой, спокойно и невозмутимо, а не судорожно, как в тот день, когда переезжал сюда.
— Я знал, что ты придешь,— проговорил он, когда мы тронулись в путь.
Его ничуть не смущало, что было светло и он сгружал свой скарб на глазах у прилипших к окнам соседей, внес вещи в дом и обнял мать, которая его поцеловала. Три дня спустя он опять съехал.
Мы с Урсулой лежали на траве в лесу недалеко от Шютценхофберга, и она шептала:
— Я рожу ребенка.
Голос у нее был хриплый, она курила и кашляла, обнимала меня, рассказывала о книге «Пелле-завоеватель» , которую только что прочитала и принесла мне.
— Если будет мальчик,— сказала она,— назову его Пелле. Только так.
Я кивнул, держа ее сигарету, пока она говорила о Пелле, Пелле из книги и нашем Пелле, каким он должен стать: борцом, потому что мир невыносим без борьбы против нищеты, глупости, войны.
— Ты меня любишь? — спрашивала она.— Хочешь ребенка?
Я любил ее, желал того же, что и она, курил, тушил сигарету, падал с ней в траву, обнимал, целовал.
— Да,— сказал я, когда уже был в состоянии размышлять,— и ребенка хочу.
— Так нельзя.— Мать изумленно смотрела на меня.— Нет, это неправда.
Урсула пришла вместе со мной в магазин, и, пока они шептались, я стоял поодаль. Мать закурила сигарету, и дым обволакивал заднюю дверь, у которой они горячо спорили о чем-то.
— Нет,— несколько раз повторила мать,— невозможно.
Потом Зеленая убежала.
1 Роман известного датского писателя Мартина Андерсена-Нек-се (1869—1954).
— Я не допущу, чтобы ты испортил себе жизнь! — крикнула мне мать.— Хватит и того, что моя вконец испорчена, так же все начиналось.
Она вернулась за прилавок, где суетились еще две продавщицы и стояло человек пять покупателей. Возле дверей затормозил грузовой фургон, развернулся, из кабины выскочил мужичонка с лисьей физиономией и завопил:
— Ты где прячешься? Это я, кое-что тебе привез, Гер-ди, милочка!
Я хотел было уйти, но мать подозвала меня к себе и предупредила:
— Смотри, чтоб без глупостей! Я сегодня же вечером пойду к ее родителям, а ты помалкивай.
В дверях появился мужичонка с улыбкой на лице и ящиком красных яблок в руках.
— Специально для тебя,— сказал он.— И, конечно, для твоих сыновей.
Приближались выпускные экзамены, но Сэр и другие все не возвращались. Я не раз встречал отца Сэра, он поседел как лунь.
— Ты что-нибудь слышал? — спрашивал он, заверяя, что его сын ни в чем не виноват. И запальчиво ругал меня, друзей Сэра и учителей: мол, сидят сложа руки, палец о палец не ударят, в то время как молодые ребята— за решеткой, может, погибают. Он-то сам где только пороги не обивал. И с начальником полиции говорил, и с судебным следователем.— Почему никто не желает понять, что мой мальчик впутался в это дело по глупости, почему его не выпускают на свободу?
Он не расставался с портфелем, показывал мне письма и ходатайства, просил о помощи, так как я был близким другом Сэра.
— Вы ведь каждый день были вместе, ты можешь подтвердить, что мальчик политикой не интересовался,— то и дело твердил он.
Но мне и самому было совершенно не ясно, как все это могло случиться.
— В последнее время он больше ходил с Хенелем и Шерером,— ответил я.— Мне он не говорил, что тайком встречается с ними.
Отец Сэра взглянул на меня, покачал головой и дрожащими пальцами запихнул бумагу обратно в портфель.
— Тайком, конечно-конечно, я и сам тоже ничего не знал,— согласился он.— И все-таки заварили кашу совсем другие, вот их и нужно сажать, а не мальчишек, у которых аттестат зрелости на носу. Что с ними будет, если они пропустят выпускные экзамены?
Михель, наш пес, так и сновал между нашей квартирой и домом у кладбища. В конце концов он совсем запутался, почти не ел, исхудал и лаял по ночам, заслышав чьи-нибудь шаги Мать ругала его за это, выставляла за дверь, но он хранил верность как нам, так и отцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47