Было это унылой осенью в старом замке Фрауэнштайн, в большом зале с зарешеченными окнами, со скамейками и столами из неструганых досок, с солдатскими тумбочками и соломой в углу для ночлега.
— Мальчику это только на пользу,— говорила мать и долго обнимала меня, а потом я с солдатским ранцем за спиной пошел к вокзалу.
Лишь тот, кто бегал шестьдесят метров за десять секунд и прыгал на полтора метра в высоту, получал право приехать во Фрауэнштайн и участвовать в тактической игре, на которой присутствовал даже сам банфюрер. К моему ранцу кожаными ремнями были прикреплены котелок, фляжка и одеяло.
— Одеяло слишком пестрое,— попрекнул меня бан-фюрер.
Но у других экипировка была еще разномастней. У некоторых вместо солдатских ранцев были школьные, да в придачу еще и клетчатые пледы, яркие эмалированные миски, бутылки из-под лимонада и термосы. Все это полетело вниз через крепостную стену, а ночью в темноте мы потом долго разыскивали то, что не разбилось и уцелело. Мое одеяло висело возле рва на дереве, и, когда я на него вскарабкался, из башни нас по команде обстреляли градом камней. В меня не попало, камни шлепались в воду. Один же мальчик, который искал во рву свою эмалированную миску — без нее ему бы не получить еды,— рыдал, зовя отца и мать: камень ударил его по голове и так тяжело ранил, что пришлось отправить беднягу в больницу, а оттуда домой.
— Хоть ты-то по крайней мере не тряпка,—сказал мне наш фенляйнфюрер на вечерней поверке и прикрепил к рукаву моей коричневой рубашки новенькую нашивку хорденфюрера.— Победить в себе труса — вот наша задача, парень!
Когда я вернулся домой, то заметил, что у матери были гости. На столе лежала пачка сигарет, и во всех комнатах пахло табачным дымом. У нас никогда никто не курил. Только отец изредка выкуривал сигару, да и то, если получал ее в подарок. На кухне было несколько пустых винных бутылок, в мойке я увидел рюмки, парадные приборы и посуду, которую выставляли на стол только по праздникам. Даже домашние туфли отца стояли на другом месте.
— Мама, кто здесь был? — спросил я, с трудом сдерживая слезы. Но когда она сама заплакала, я твердо и решительно сказал: — Теперь я дома и больше никуда не уеду.
Часто вместе с Вольфгангом мы ходили в ближний лес, в Разбойничью пещеру или в Драконово ущелье к Затерянному роднику — тонюсенькому ручейку, вытекавшему из-под скал и терявшемуся в зарослях вереска неподалеку от Красного пруда и горы Вильдер-Манн. Там были построены казармы и упражнялись новобранцы; Хеллер — так называлась вырубка — выглядел как настоящее поле боя: везде сновали танки и мотоциклетки, солдаты стреляли холостыми, рвались ручные гранаты и мины. Нам было запрещено останавливаться у забора, а скоро и Разбойничью пещеру у Красного пруда замуровали и обнесли стеной и вообще понатыкали вокруг Хел-лера часовых и склады боеприпасов. «Ну-ка пошли отсюда!— кричали солдаты.— А прихлопнем!» Поэтому мы забирались все глубже в лес. Иногда я прихватывал с собой брата, хотя мой друг и был против. Еще за нами увязывались Гюнтер и Манфред из соседнего дома, и даже Анита с Габи, надоедавшие нам трепотней о любви и любовных письмах. На холме невдалеке от лесных прудов мы собирали и ели чернику, потешались над своими синими губами и зубами, а потом, недолго думая, превращались в краснокожих и строили вигвам из сучьев и хвороста. Мы с Вольфгангом — индейские вожди — усаживались на корточки среди вереска, откапывали томагавк войны, беседовали, подражая Виннету и Олд-Шэт-терхенду и в конце концов раскуривали трубку мира. Однажды, когда уже стемнело, мы привязали Манфреда и моего брата к дереву, залезли в шалаш из сосновых сучьев и начали праздновать свадьбу вождя Вольфганга с Анитой, его скво.
— В конце концов, все мы тут взрослые,— сказала индейская невеста и разделась догола.
Мы тоже сняли штаны и рубашки. Какое-то время мы так и сидели, красные как раки, с пылающими физиономиями, удивляясь сами себе. Только Габи отказалась раздеваться. Она убежала, долго проплутала где-то одна, а когда поздно вечером вернулась домой, рассказала все родителям. Моя мать, узнав, возмущенно покачала головой и только сказала:
— А братишку ты, значит, привязал к дереву. И не стыдно?
У отца был брат, дядя Вальтер, моложе его на два года. Он работал подмастерьем у сапожника и регулярно снабжал отца обрезками кожи, каблуками, гвоздями и деревянными шпильками для починки нашей обуви. У него же отец перенял и кой-какие сапожные хитрости.
— Если трамваи вдруг перестанут ходить,— говорил дядя Вальтер, когда первые бомбы упали на рейнские города,— у тебя по крайней мере будет профессия.
Он хотел и меня обучить, пророчески возвещая, что, мол, так или иначе все обратится в прах и пепел и люди станут, как в прежние времена, ползать на четвереньках,
1 Герои приключенческих романов немецкого писателя Карла Мая (1842—1912).
ну а ползать лучше уж в ботинках с крепкими подметками.
— Автомобили, дирижабли, воздушные шары, самолеты— к черту их! — ругался он, стуча себя пальцем по лбу, хотя раньше все это его восхищало.
— А ты что? Тоже как отец? — спрашивал он, а я пялился на его руки, всегда черные от дегтя, которым он промазывал подметки и каблуки, чтобы после починки они выглядели как новые.
Когда дядя Вальтер венчался и пастор в церкви надевал ему на палец кольцо, я думал только об одном: есть ли на пальце следы дегтя? Забыл даже рассыпать перед новобрачными цветы, а по дороге домой то и дело оглядывался на дядю Вальтера и в конце концов растянулся с полной корзинкой роз.
— Это к несчастью,— сказала бабушка и перекрестилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47