— Запомни: и падет с неба огонь, и сера, и много, много смолы!
Дом, в котором мы жили, выстроили за два года до войны. Наш подвал был самым просторным, с опорным столбом посередине, и значился бомбоубежищем.
— Что ж, будем готовиться к худшему,— сказал отец и перетащил дрова и уголь в самый дальний конец.
Он не читал газет, зато отлично знал, что происходит в городе, по которому колесил изо дня в день.
— Мешки с песком разгружают,— сообщил он однажды вечером.— По мне, лучше бы привезли мешки с картошкой.
Он еще шутил и не верил, что эшелоны, которые он видел на насыпях и мостах, были уже на пути к войне. На черную светомаскировочную бумагу, внезапно появившуюся в продаже в канцелярских лавках, он не желал тратить ни пфеннига.
— Не стану же я заклеивать окна, да еще платить за это.
Но когда и возле окна нашего подвала сложили мешки с песком, а в каждом доме развесили огнетушители, отцу стало не до шуток. Незадолго до призыва он вместе с соседями расчистил чердак от хлама, чтобы в случае нужды легче было тушить. В конце концов он и светомаскировочные шторы раздобыл и даже собственноручно их приладил. Купил мне и матери противогазы, а когда родился брат, сказал, что тому будет достаточно прикрыть рот мокрым платком.
— Ну, а мне-то,— рассуждал он, собирая чемодан,— мне-то кто рот заткнул? И ведь все до одного молчат! Ты вот понимаешь, зачем нужна эта война?
Моему брату уже исполнилось пять лет, когда на Дрезден упали первые бомбы. Он даже не проснулся — бомбили довольно далеко, во Фрайтале, рядом с мукомольней Бинерта, о которой я только и знал, что оттуда нам привозят хлеб. Наутро кое-кто из моих друзей поехал в Кошюц, чтобы с горы посмотреть на руины. Я тоже совсем было собрался, но мать не отпустила:
— Нечего тратить деньги на трамвай, скоро здесь то же самое будет.
Тринадцатого февраля сорок пятого года, в масленичный вторник, только я снял свое индейское одеяние, завыли сирены \ как, впрочем, и каждый вечер. Брат даже не проснулся, когда мы несли его в подвал. Бомбы рвались все ближе и ближе. От столба отвалился кусок штукатурки, стены, к которым мы буквально прилипли, заходили ходуном. Старый господин Пич еще постоял у подъезда и видел, как падали зажигательные бомбы.
— Пришел наш черед,— прошептал он, торопливо входя в подвал.
У его жены случился сердечный приступ, она упала со стула, жадно глотая воздух. Мать сунула брата мне на руки и побежала в квартиру за забытой аптечкой. А вокруг грохотали бомбы.
— Стекло в балконной двери вылетело,— сказала она, отсчитывая в ложку капли, влила их в рот фрау Пич и спросила: — Ну что, лучше?
А когда потух свет, она обняла одной рукой меня, а другой брата и проговорила:
— Это ерунда, пустяки, просто короткое замыкание или обрыв сети, кабель полетел. Слышите, там почти все стихло.
По вагону гулял ветер, словно все окна и двери были распахнуты. Отцу это как будто бы ничуть не мешало. Он
1 Здесь и далее в повести имеется в виду англо-американская бомбардировка Дрездена, осуществленная 13—14 февраля 1945 года с целью «продемонстрировать мощь» англо-американских вооруженных сил. За три налета на город, не имевший военного значения, погибло свыше 135 тысяч человек, было разрушено более 35 тысяч зданий.
расстегнул верхние пуговицы тужурки, достал из внутреннего кармана очки и, надев их, повернулся ко мне.
— Стало быть, таким ты меня совсем не знаешь? — И опять улыбнулся.
После возвращения из плена отец стал носить очки, правда, и на службе надевал их нечасто, а уж дома и вовсе в редких случаях, когда читал газету. У меня сложилось тогда впечатление, что он воображает, будто очки придают ему солидности. А может, прятался за стеклами, оттого что потерял уверенность в себе? Теперь он, похоже, чувствовал себя беспомощным и передо мной. Пожал плечами, постучал по своей сумке, но тем и ограничился, больше денег за проезд не требовал. Отец отдалился от всего, что раньше было ему близко и дорого. Казалось только, он любой ценой желает сохранить свое место в трамвае и в моей памяти.
— Да нет, отлично знаю,— возразил я, лишь бы сказать что-нибудь утешительное.
Внешние перемены в нем, на мой взгляд, были минимальны. Правда, стекла очков стали гораздо толще, значит, это уже не баловство, а необходимость, без них он не смог бы работать. Возможно, все это плод моего воображения, но мне почудилось, будто он изо всех сил старается доказать собственную незаменимость. Иначе с какой стати он вдруг вскочил, ринулся на заднюю площадку, засвистел в свисток и, лихо развернувшись на подножке, выкрикнул остановку, хотя кругом в помине не было ни одного пассажира. Запыхавшись, он вернулся на свое место и принялся взахлеб рассказывать, что служит уже «целую вечность», что персонала который год не хватает и ему приходится по нескольку раз в неделю замещать других, молодых, которые эту работу, очевидно, ни в грош не ставят.
— Это выше моего разумения,— проговорил он, подмигнув мне сквозь толстые стекла очков, исказивших улыбку.— Хотя зря я во всем доискиваюсь смысла. Как по-твоему, заменят нас автоматы?
Когда мы после налета протиснулись меж взрослых к двери и замерли на пороге, не решаясь выйти на улицу, небо над городом было огненно-красным, точно от невиданного кровавого заката. Хотя и школа напротив, и голые кусты в школьном саду, и наш дом остались невредимы, но всему этому, казалось, угрожал огненный смерч, который неудержимо бушевал в Старом городе. Из-за
школьной крыши валил черный дым и летели хлопья сажи — дождь пепла, покрывавший нашу одежду, лица, руки. Горячий ветер шевелил у наших ног ленты серпантина и конфетти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47