Мы с Сэром уже давно планировали большое путешествие: мне хотелось к морю, он же предпочитал горы.
— Не будь этих идиотских границ,— говорил он,— мы бы смогли поехать в Альпы, а через них в Италию, в Рим. Зачем мы тогда учили латынь?
Хорст Редер попробовал уговорить Зеленую поехать с нами: на багажнике, у всех по очереди. А она высмеяла нас, для нее наши велосипеды были просто рухлядью.
— На этих драндулетах вы все равно далеко не уедете,— ехидничала она,— помяните мое слово.
Не успели мы выбраться из города, как у Хорста лопнула шина на переднем колесе Он обмотал ее веревкой и, проклиная заедающее колесо, вернулся из Хайденау домой. Мы с Сэром поехали дальше в направлении Саксонской Швейцарии, но в Пирне у меня спустила камера, и Сэр заявил:
— Зеленая нас заколдовала!
Я кое-как залатал камеру, обвязал хлипкую шину проволокой от заднего фонаря и так добрался до Ратена; там мы и заночевали, без разрешения, в амбаре на берегу Эльбы. Утром я сплавал на тот берег, поставив перед собой задачу — не дать течению снести меня ни на метр.
— А чего ты там не остался? — спросил Сэр, когда я вернулся, утомленный плаванием.
Рядом с ним сидела дочка хозяина амбара, сперва наше вторжение очень ее возмутило, но потом она все-таки принесла толстые ломти хлеба и парное молоко.
— Кушай на здоровье,— сказала она Сэру.— Смотри, ты мог бы получить еще и обед, и ужин.
Но Сэр покачал головой и ловко спрятал половину завтрака за пазуху, так что она даже не заметила. Он поехал со мной, не поддавшись на заманчивые посулы, и по дороге подсовывал мне куски крестьянских харчей.
— Любовь приходит через желудок,— сказал он,— и уходит тоже, быстро, не успеешь оглянуться, а уже забыл.
Вечером мы добрались до старой дощатой хижины под скальным обрывом. Раньше тут был приют альпинистов, а строил хижину отец Сэра с товарищами. Несколько балок проломилось, в дыры нанесло листьев и глины. Такое впечатление, будто долгие годы сюда никто не заглядывал, и все же мы обрадовались крыше над головой и мгновенно заснули после утомительной поездки. Правда, и проснулись скоро: дождь лил прямо на нас, со скал низвергался грязный водопад, заливший всю нашу поклажу. Хижина грозила вот-вот рухнуть; ежась от холода, мы на корточках примостились в углу и попробовали развести огонь, но коробок со спичками насквозь вымок.
— Что бы нам остаться в амбаре с той девчонкой,— вздохнул Сэр.
Я уставился на крышу, сквозь которую хлестал непрекращающийся дождь.
— Ты же сказал, что забыл! — заметил я.
Но Сэр рассмеялся и спокойно проговорил:
— Ты что, думаешь, кто-то станет нас оплакивать, если тут все завалится? Зеленая и та слезинки не прольет, она ведь нас заколдовала!
Отец обнял меня, когда я раньше срока вернулся из злосчастного путешествия, и ни словом не обмолвился о замызганном и поврежденном велосипеде. Он без умолку говорил, был очень возбужден и даже впервые после возвращения из плена при нас поцеловал мать.
— Ну-ка, поглядите! — Он с гордостью извлек из шкафа новую форму, которую ему сегодня выдали.—Теперь все опять пойдет как надо. Путь свободен!
За хорошую работу на укладке рельсов его наградили: он получил грамоту и сто марок премиальных, которые отдал матери.
— Наконец-то все со мной честь по чести,— удовлетворенно подытожил он, потирая руки.
До сих пор он еще не сумел вернуть деньги за спасение пианино, да и на одежду и хозяйство почти не давал.
— На будущий год мы все вместе поедем в отпуск,— сказал он, разумея под отпуском всего лишь поездки на трамвае в Пильниц, Нидерзедлиц или Крейша, неболь-
шие прогулки по лесу, собирание грибов и черники — ничего другого ему и в голову не приходило. Брат напялил кондукторскую фуражку, которая съехала ему на уши, подхватил сумку, сдвинул стулья наподобие трамвая, а мы с отцом должны были изображать пассажиров; в моих играх эту роль исполняли клоуны, медвежата и прочее.
— Внимание, сейчас мы вес пересядем на дирижабль!— крикнул Ахим, глядя в окно, на облака, куда ему очень хотелось подняться вместе с нами.
— Это еще зачем? — спросил отец. Он купил себе сигару и теперь раскуривал ее.— Я остаюсь здесь, на земле, в моем трамвае. Ведь цеппелин взрывоопасен,—пояснил он, с удовольствием пуская дым над стульями.— Дайте мне спокойно докурить, мальчики, я так рад.
Никто не мешал нам в этом ночном рейсе, никто не садился в вагон и не выходил, когда трамвай на мгновение останавливался. Секундная тишина — потом звенел звонок, и громыхающие колеса вновь несли нас по рельсам. Мне подумалось, что иногда отец так вот один ездил сквозь ночь, где-то на городской окраине, где в плохую погоду все выглядит вымершим. Последние дома оставались позади, уплывали вдаль уличные фонари и освещенные окна. Я пытался представить себе, чего не хватало отцу и что ему было нужно, когда в ту пору он приходил домой на десять-двенадцать часов. Несколько слов, улыбка, еда на столе, сон и часочек покоя в свете уличного фонаря у окна — хотел ли он большего? Жалованье он отдавал матери до последнего пфеннига, даже скудные чаевые, лишь изредка оставляя себе одну-две марки, чтоб купить пачку самых дешевых сигар. На день рождения мы тоже всегда дарили ему сигары. А что еще-то? «Мне ничего не нужно,— говорил он,— не ломайте себе голову». Он бы и сейчас так сказал, потому я и решил не спрашивать о его желаниях. Раньше мы действительно не ломали себе голову — ведь он так хотел. Казалось, он жил бок о бок с нами без желаний, без потребностей, без цели. А теперь?.. Когда мне захотелось прикурить сигарету, я заметил: отец небрежно и рассеянно затеребил газовую зажигалку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47