— Что это? Ой, и на ухе кровь!
— Это мы с Караахмадом пошутили немножко. Идем поскорей отсюда.
Джигит переступил порог.
— А у меня ни капишей, ни паранджи, ни платка нет,— спохватилась Гульнар.— Без платка еще ничего, но как я выйду на улицу без паранджи?
— Э-э...
Юлчи смутился. Отправляясь на розыски, он даже не подумал об этих вещах, будто, выкрадывая Гульнар, ее обязательно должны были обуть и одеть. Пришлось позвать Караахмада. Грузно ступая, тот подошел и остановился поодаль. Лицо его, даже отмытое от грязи и крови, было безобразное, лоб в шишках, щеки в кровоподтеках, один глаз заплыл совсем, под другим огромный синяк.
— Бессовестный! — крикнула Гульнар, прячась за дверь. Караахмад смущенно опустил голову:
— Не обижайтесь, сестрица...
Юлчи рассказал ему о возникших затруднениях. Караахмад принес рваную паранджу.
— Вот и все. Сестра и эту самому небу не доверяет,— нарочно пошутил он, передавая паранджу Юлчи.
— Хорошо. Я оставлю залог.
— Это ни к чему. Стоит она не больше теньги. Но вещь необходимая. Носить этот намордник — один из законов мусульманства. Завтра или сам принесешь, или передашь с кем-нибудь.
— Спасибо.
Караахмад снова скрылся и через минуту-две принес и бросил к йогам Юлчи пару капишей. Капиши при падении загремели, точно сухие щепки. Юлчи взял один, хотел расправить ссохшийся верх, но сгнившая наполовину кожа не выдержала и прорвалась, палец джигита высунулся наружу.
Юлчи, Караахмад, а вслед за ними и выглядывавшая из-за двери Гульнар невольно рассмеялись...
Я дам денег, найди хоть у соседей что-нибудь получше. Чтоб можно было надеть на ноги,— попросил Юлчи Караахмада.
Чудной ты! Последние с ног, что ли, кто снимет? Тут живут нищие. Бери свою пару под крыло и улетай отсюда, сокол Но задерживайся здесь долго!
Караахмад отошел в сторону кое-как надела капиши, закуталась в рваную паранджу с Юлчи покинула лачугу.
Когда они выбрались на людную улицу, Юлчи, чтобы не дать повода мусульманам подумать о них дурное, пошел шагов на пять впереди девушки. Гульнар едва поспевала за ним. Она рада была бы птицей лететь за любимым, но после всего пережитого чувствовала сильную слабость. Мешали быстрой ходьбе и капиши: чуть не на каждом шагу они увязали в грязи, соскальзывали с ног. Девушка нагнется, наденет, а через минуту повторяется то же самое.
На половине пути Юлчи выбрал место, где было поменьше прохожих, и остановился.
— Куда вас отвести? — тихо спросил он.— Домой? Говорите прямо, Гульнар, не стесняйтесь.
Гульнар прислонилась к дувалу, и, хотя лицо девушки было скрыто паранджой, джигит чувствовал, как велико было ее волнение.
— Не стесняйтесь, говорите. Все зависит от вашей воли,— повторил Юлчи.
— Домой возвращаться я не хочу,— твердо ответила Гульнар.— Пойдемте куда-нибудь в другое место, там и поговорим обо всем.
Юлчи готов был здесь же, на улице, припасть к ногам этой чистой, скромной, но такой смелой и решительной девушки. И даже этого казалось ему мало, чтобы выразить чувство преклонения перед смелым сердцем и большой любовью Гульнар.
Несказанно радуясь своему счастью, Юлчи пошел дальше. Дорогой он раздумывал, где и как устроить Гульнар. Самым подходящим местом был дом Каратая или Шакира-ата. Но оба жили недалеко от Мирзы-Каримбая. Опасно, могут узнать. Отправляться сейчас прямо в кишлак невозможно: Гульнар устала, нет одежды. Юлчи решил отправиться на маслобойню, где работал Шакасым. Это через два-три квартала от дома Мирзы-Каримбая, и, пожалуй, другого, более удобного места не найти.
Из предосторожности Юлчи шел кружным путем, глухими, безлюдными переулками. На место он привел Гульнар только на закате.
В первом дворе маслобойщика — хозяина Шакасыма, кроме маслобойни, сарая для клевера и конюшни, была еще маленькая каморка, прижавшаяся в дальнему углу между двумя дувалами. В ней и жил Шакасым.
Юлчи нашел Шакасыма в конюшне: тот был занят приготовлением корма лошадям на ночь. Даже не поздоровавшись с другом, джигит шепотом торопливо сообщил ему о своих намерениях. Уставший за день, Шакасым не все понял из того, что говорил Юлчи, но смысл его просьбы уловил сразу.
— Девушка уже здесь? — с удивлением спросил он.— Так что же медлить? Проведи ее в мою лачугу. Закройтесь изнутри на цепь и никуда не показывайтесь.
Хибарка Шакасыма была тесной, но довольно теплой, Гульнар присела на старое одеяло, разостланное поверх истрепанной циновки. На дворе еще не смеркалось, но в лачуге не было ни одного окна, и потому, когда закрыли дверь, ее заполнила тьма. Юлчи чиркнул спичкой, нашел свечу, зажег ее, пристроил в донышко перевернутой пиалы и поставил на сандал.
Шакасым, не заходя внутрь, протянул в дверь чайник чаю и две лепешки.
Сердца Гульнар и Юлчи были переполнены радостью. Она светилась в их глазах, сияла в улыбках. Молодые люди, позабыв обо всем на свете, не могли насмотреться друг на друга. Огарок свечи, чуть мерцавший в убогой хижине, казался обоим ясным весенним солнышком.
Гульнар, волнуясь, принялась рассказывать о событиях последних дней. Говорила о наглости и бесстыдстве Мирзы-Каримбая, о темном, забитом отце, о том, как она плакала целыми днями и ночами, ожидая возвращения Юлчи. Джигит делился своими переживаниями, рассказывал, как ему удалось отыскать ее след.
Снаружи снова постучали. Юлчи вскочил и чуть приоткрыл дверь.
Шакасым передал еще чайник чаю, две лепешки и тарелку черного изюма.
— Надо бы по такому случаю плов сделать,— сказал он,— но, братец, сам знаешь,— бедность. Почтите малое за многое...
Юлчи поблагодарил друга. Молодые люди с аппетитом принялись за скромное угощение — оба они почти целые сутки ничего не брали в рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110