пусть, говорит, Ярмат не пожалеет своей дочери...
— Для кого же это? — удивилась Гульсум-биби.
— Фу, будто на танбуре быку на ухо сыграл, темная ты женщина! — краснея от злости, повысил голос Ярмат.— Для кого же могло пыть! За себя просит бай-ата...
Гульсум-биби даже привскочила от неожиданности, хлопнула себя по обеим коленям и заговорила быстро, не давая Ярмату:
— Сгинуть вашему баю! Стыда, совести не знает? На старости ум за разум зашел, видно! Три дня назад у него правнук родился. Вай, подохнуть ему, безбожнику!..
Ярмат поднял кулаки:
— Молчать! Чтоб и голоса твоего не слышно было! Тебя, видно, не было в тот день, когда бог всех разумом оделял!
— Что же вы ответили? — дрожа от негодования, выкрикнула Гульсум-биби.— За семидесятилетнего старика решили единственную дочь отдать?! Тоже — отец!..
Ярмат точно копьем пронзил жену сердитым взглядом:
— Эй, послушай ты, сорока крикливая! Не семьдесят ему, а шестьдесят пять. Какой он старик? А хоть и старый, так он будет пободрей нас с тобой. Не кляни, а слушай: Мирза-Каримбай — человек, осененный милостью божьей. Столько добра, столько богатства, доброе имя! Плохо ли, если дочь моя попадет в такой дворец? О том, что он стар, ты подумала, а об этом забыла...
— А если бы отказали, бай язык вам отрезал бы? — глухо проговорила Гульсум-биби.
— Язык он не отрежет, а может сделать еще хуже. Появится обида, недовольство — вот что главное. А к чьему порогу пойду я потом со своими пожитками? Беднякам, что мыкаются без пристанища, в наше время и счета нет. Ты подумала об этом? Если в твоей недозрелой тыкве есть хоть капля мозга, не реви, злосчастная. Той, что начинается слезами, может слезами же и кончиться. Радуйся и готовься!
— Как же не плакать! Ох, глаза бы мои вытекли, ничего не видеть бы мне!..— рыдая, говорила Гульсум-биби.— Погореть его богатству. Байские сыновья, невестки, дочь жизни не дадут Гульнар. Я знаю их нрав. То-то последние три-четыре дня они так изменились. У каждого будто ял каплет с языка. Теперь я поняла почему. Вот как они ее встречают с самого начала! — Гульсум вытерла подолом слезы.— Вы рано радуетесь. Пельмени сырыми подсчитываете. Верно, они богаты. Очень богаты. Только не дадут они покоя Гульнар. Байский дворец тюрьмой для нее будет. Разве не нашлось бы для нашей дочери подходящего человека? Вот Юлчи. Джигит — по горе ударит, гора в порошок рассыплется. Такой не дал бы дочери моей голодать. И Гульнар склонна к нему. Что мне скрывать от вас...
Ярмат вскочил с места. Хватаясь за ворот рубахи,бормоча гневно «Тавба!», забегал по терраске. Потом снова принялся кричать на жену:
— Не болтай пустого! Кто такой Юлчи? Простой малый. А я еще не видел, чтобы какой-нибудь батрак вышел в люди. Дура! Покличь овцу: «Мох-мох!» - и та поймет, а с тобой говорить — напрасно слова тратить. Перестань выть!..— Ярмат сделал несколько шагов к калитке, потом вернулся и заговорил уже мягче: — Не разболтай раньше времени соседям. Я уже дал слово Алимхану-ака. А слово отца — та же помолвка. Гульнар послушается, ты ей скажи, объясни, посоветуй. Это уже от тебя зависит. Дочь у нас разумная, зря шума поднимать не станет.
Оставшись одна, Гульсум-биби то принималась проклинать бая и мужа, то жаловалась на злую свою судьбу, страстно молила бога о помощи. Больше всего терзал ей сердце предстоящий разговор с Гульнар: она, мать, должна была сообщить дочери такую недобрую весть, да еще утешать и уверять, что это долгожданное счастье!
Гульнар пришла только к вечеру. Она казалась усталой и печальной. Гульсум-биби хотела было отложить объяснение до завтра, но девушка сама вынудила ее открыть сердце. Еще не сбросив паранджи, она с удивлением спросила:
— Вы плачете, айи? Что случилось, поругались с отцом?
— Ну его, обидел он меня,— заговорила Гульсум, стараясь казаться бодрой.— Снимай паранджу, присаживайся ко мне. Я расскажу тебе о своем горе...
Гульнар сняла паранджу, повесила ее на колышек и присела рядом с матерью.
— Дитя мое, ты не ходи больше к хозяевам. Отец приказал...
— Только и всего? Ах, если бы я вовсе не видела этого дома! Но разве можно! Работы много, сами зовут.— Гульнар немного помолчала.— Айи, вы замечаете — в доме бая последнее время надо мной смеются, издеваются... Когда я подхожу — смолкают. А Нури-апа как змея — так и хочет ужалить. Хорошо, что она сегодня домой ушла. Ух,очень я разозлилась... А почему отец не велел мне ходить туда?
Прежде чем ответить, Гульсум-биби заговорила о бедности в семье, о том, что отцу становится тяжело, что единственная надежда поправить дела — это замужество Гульнар.
— О чем вы, айи? Говорите прямо! — встревожилась девушка.
— Дитя мое, если не станешь бередить и посыпать солью рану твоей слабой, несчастной матери, не заставишь обливаться кровью сердце, я расскажу тебе новость, какую принес твой отец.
Гульсум-биби посмотрела на дочь добрыми, полными слез глазами.
Говорите, айи, говорите скорей! Что случилось? Вы дрожите?
Мать не смогла удержать себя от слез. Рыдая, она передала дочери страшное известие.
Гульнар без чувств уронила голову на колени матери. Долго и жала неподвижно. Потом вдруг, не поднимая головы, закричала в отчаянии:
Айи! Просите у бога смерти мне!.. Смерти, айи...— и снова умолкла
II
Сын Шакира-ата умер от чахотки. Сноха, бросив детей, вышла После всех этих несчастий старик еще более сгорбился, стал муже» ни деть. Ом, хоть и работал с прежним терпением и упорством, мог уже своим трудом прокормить оставшихся на его руках пиши за собой лишь ветхую лачугу и мастерскую, большую часть двора он вынужден был продать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110