Гульнар на миг подняла голову, посмотрела на Нури и снова склонилась над корытом. Девушка ничего не сказала, но Нури и без попила, что кроется за этим молчанием; Гульнар побледнела губы ты молчишь? — насмешливо спросила Нури.— Разве плохо будет, если Юлчибай перейдет к нам? Он мой родственник Я буду хорошо платить ему. Тетка в кишлаке узнает — обрадуется. Обязательно заберу Юлчи. Да он и сам на крыльях прилетит.
— Хорошо... Порадуйте вашу тетушку. А мы — что ж...— дрожащими губами выговорила Гульнар и отошла с бельем к веревке.
Глядя ей вслед, Нури значительно кивнула головой и рассмеялась.
Вечером Гульнар возвращалась домой, низко опустив голову, погруженная в невеселые думы. Мир казался ей беспросветно темным. Она знала характер Нури: если та чего захочет, обязательно добьется. «Зачем ей понадобилось совать свой нос в мужские дела? — тревожно думала девушка.— Работника пусть ищет муж. И разве нет других, кроме Юлчи? А потом, с каких это пор Нури стала так заботиться о забытой кишлачной тетке и ее сыне? Нет, тут что-то неладно... Нури еще в девушках была ветреной. Бывало, такое скажет, что слушать стыдно...»
Девушка пришла домой совсем разбитая. Мать сообщила ей, что завтра утром они должны будут выехать в загородное поместье. Но Гульнар встретила эту новость безразлично.
Ярмат с семьей ежегодно переезжал в поместье месяца на два раньше хозяев, чтобы к их приезду привести в порядок сад, двор, хозяйство. Вместе с отцом и матерью там с утра до ночи работала и Гульнар.
Незадолго до часа вечерней молитвы пришел Ярмат. Он сказал, что завтра будет занят другими делами и приедет в поместье только вечером, а женщин с утра повезет Юлчи. При этом известии дым печали, застилавший сердце Гульнар, начал рассеиваться. Она легла в постель, но, хоть и утомилась за день, не сомкнула глаз — все ждала рассвета.
II
Юлчи сидел на облучке фаэтона, хмуро поглядывал на низкие, мрачные ворота незнакомого двора, за которыми часа полтора-два назад скрылся Салим-байбача, и думал: «Что ему делать в этом глухом месте? Какая нужда была на ночь глядя выезжать из дому?..»
Со стороны ворот неожиданно послышался чей-то возглас:
— Юлчибай!
Юлчи поднял голову, расправил усталые, натруженные за день плечи, обернулся на зов: от ворот к нему подходил старший зять Мирзы-Каримбая — Танти-байбача:
— Что ты здесь делаешь, Юлчи?
— Привез Салима-ака,— стараясь скрыть раздражение, ответил Юлчи.
— Салима? А где же он?
— Уже часа два, как скрылся за этими воротами.
— Ага, понятно! — Таити, пьяно покачнувшись, обернулся к старику, сидевшему на табуретке в тени ворот.— Так-то, значит, вы преданы мне, а, Шамурад? Мой кошелек уже кажется вашему хозяину тощим.
Нашли на Асальхон покупателя с более толстой мошной, а мне другой товар — попроще — подсунули? Ладно, ладно!..
Старик вскочил с табуретки и засеменил к Таити со сложенными на груди руками.
Байбача продолжал, передразнивая:
— «Было ли хоть раз так, чтобы она не нашлась для вас, братец мой Мирисхак! Были бы деньги — они вам из арш-аалла доставят ее. За деньги я ключи от рая раздобуду и передам вам из рук в руки!..» А выходит, ключи-то другому в руки попали, а?..
Старик униженно кланялся, лопотал что-то в свое оправдание. Таити досадливо отмахивался:
— Знаем! Знаем теперь!..
Юлчи заметил этого человека еще с вечера, когда они подъехали к воротам. Старик тогда сидел на своей табуретке посредине тротуара и, так же вот униженно раскланиваясь, вскочил навстречу Салиму. Старику было лет под шестьдесят; белая борода всклокочена и спутана, словно мелкие корни вывороченного бурей карагача; на плечах — длинный, с рукавами камзол, видно шитый когда-то из хорошего, дорогого материала, но сейчас потертый и засаленный до блеска, на ногах — потрескавшиеся и облупившиеся от времени лаковые ичиги и рваные галоши.
Старик все продолжал оправдываться:
— Гюльандом — розоликая пери. Меда Асальхон вы отведали. Теперь другие пусть доедают воск, а вы наслаждайтесь ароматом розы. Разве мы не знаем вашего вкуса?..
— Ладно. Довольно. Мы еще поговорим,— грубо перебил старика байбача.— А пока идите и передайте вашему хозяину: пусть приготовит корзину с вином и пивом. Что мне надо — вас не учить.
Старик попятился и засеменил к воротам. Танти-байбача рассмеялся.
— Знаешь, кто это такой, Юлчи? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Это знаменитый Шамурадбай! Когда-то слава о нем гремела и в Ташкенте и в Фергане. Он был пиром1 людей, предпочитавших заботам жизни ее радости. Царствовал в этом дворце наслаждений. А потом разорился и, как видишь, оказался у его порога.
Байбача подошел к фонарю фаэтона, взглянул на часы:
Сейчас одиннадцать. Салим скоро не выйдет. Отвезешь меня...
Юлчи не успел ничего ответить, как Танти-байбача повернулся скрылся в воротах...
Гаити кутил с самого полудня. Проигравшись в кумар в компании то приезжих самаркандских баев, он несколько дней сидел дома гроша в кармане. Но сегодня ему повезло: удалось за хорошие деньги продать одну из своих лавок, и он после завершения сделки решил повеселиться. Таити взял парного извозчика и, развалясь на мягком сиденье, прежде всего отправился в новый город. Проехался по весенним солнцем улицам, обсаженным деревьями, зеленеющими свежей листвой, прокатил мимо памятника генералу фон Кауфману.
Здесь прогуливались несколько офицеров, подтянутых, с лихо закрученными вверх усами, с грудью, выпяченной так, слойно каждый из них только что глотнул воздуха и шел, стараясь сдержать дыхание. Танти-байбача тотчас же изменил позу. Будто выполняя какую-то важную обязанность, он принялся раскланиваться на обе стороны:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110