— Молодцы! Так и надо. Раз той, зачем же стращать, разгонять народ!
Хаким-байбача, точно он и не слышал слов «простолюдина», зашагал к дому, глядя прямо перед собой и никого не замечая.
Вслед ему с другой стороны улицы послышался насмешливый хохот сапожника.
Ярмат пугливо оглянулся и покачал головой.
— Можно ли выказывать такое неуважение к сыну богатого и почитаемого всеми человека! — сказал он с укоризной и тут же прибавил уже сердито, видимо обидевшись за хозяина: — Когда только вы ума-разума наберетесь, Сали-ака?
— Ума-разума? — блеснул на него глазами Сали.— Не только ум — мы и силы свои вон таким отдали.— Сапожник кивнул в направлении тупика.— А они нас теперь и за людей не считают.
Ярмат не нашелся что возразить. Юлчи подумал: «И верно! Я им родственник, а байбача и на меня посмотрел так, словно на пустое место...»
Дары, присланные женихом, были перенесены на байский двор. Через час после этого начали прибывать гости —купцы и духовные лица, приглашенные из других частей города. Их встречали, расположившись на скамейках, поставленных в два ряда по одну и по другую сторону улочки, сам Мирза-Каримбай, имам приходской мечети, купцы и другие состоятельные люди квартала. Гости из «торговых людей» были, как и подобает им, внешне скромные, а на самом деле их распирало от скрытой гордости и спеси. Блюстители религии, наоборот, выступали важно, с нарочитой медлительностью и величием.
Сопровождаемые ловкими, расторопными и сладкоречивыми тойбаши, знатные гости торжественно следовали дальше, в первую мужскую половину байского двора. Через некоторое время они столь же церемонно возвращались, поглаживая маслившиеся после жирного плова породы и внушительно отрыгивая. У каждого под мышкой был большой с лепешками, фруктами, сладостями. Особенно объемистыми были улемов и ишанов.
До простых людей квартала черед еще не дошел. Если в улочке мдруг появлялся какой-нибудь чапан, глаза тойбаши начинали метать шкры. Беднягу, обладателя чапана, ненароком, по простоте душевной сшедшего раньше положенного времени, незаметно оттирали к дувалу, шипели: «Почему такая прыть?!» — и так же незаметно впихивали и какую-нибудь соседскую калитку. Мирза-Каримбай в этом отношении был особенно строг, он заранее предупредил всех тойбаши: «Чтоб никакого нарушения порядка! Каждый должен быть принят в свое время, в своем месте и соответственно его положению и сословию!»
На долю Юлчи выпало прислуживать знатным гостям. Среди такого множества важных людей юноша чувствовал себя очень стесненно: ему все казалось, что он нечаянно толкнул кого-то или наступил кому-то на ногу. Особенно злило Юлчи то, что в покоях, отведенных для пира, было так тихо, точно их залило водой. Все гости говорили шепотом, а у тойбаши словно языки поотрезали: между собой они объяснялись только знаками, распоряжения давали только движениями рук и глазами — подать столько-то блюд плова, принести столько-то подносов фруктов. Ходить здесь нужно было быстро, но бесшумно, руки освободились — сейчас же почтительно сложи их на груди. Даже чайником или чашками загреметь нельзя... Когда выпадала свободная минута, Юлчи отходил к порогу, отчужденно поглядывал на гостей «великого тоя» и думал: «Это не той, а поминки!.. Не понимаю, чем тут можно гордиться и хвастать?..»
III
Освободившись от хлопот по тою, Юлчи прошел в людскую — небольшую хибарку, которая была приткнута в дальнем, глухом углу двора и потому бросалась в глаза среди других построек.
Уже стемнело. Юноша зажег маленькую лампу с отбитым до половины стеклом и сидел одинокий и всеми забытый.
Хибарка была низкая и сырая. На высоком месте1 ее по земляному полу была разостлана полусгнившая черная кошма; ближе к двери — пол голый. В стенной нише стоял старый ящик, на нем два рваных одеяла и грязная жесткая подушка, набитая шерстью. Здесь ночевали батраки, приезжавшие по какому-либо делу из загородных владений бая.
Юлчи попал в людскую впервые. Занятый обслуживанием гостей, а еще больше по своей застенчивости, юноша, несмотря на обилие угощений на тое, остался полуголодным. Он сидел на кошме, прислонившись спиной к холодной глинобитной стене, и думал: «Что за люди живут в этом доме? Каждый занят только самим собой, а у всех вместе только и заботы — показать свое богатство и важность. Вот я — родственник, а сыт ли я, голоден ли, никто из хозяев даже и не вспомнит...»
Появилась голова Салима-байбачи, не решавшегося войти в это темное, грязное помещение.
— Ты здесь, Юлчибай?
— Ассалям! —из вежливости Юлчи поднялся.—Что же вы так и не показались на тое, Салим-ака?
— В магазине был,— невнятно пробормотал байбача.— Ярмата сейчас нет,— ты заложи фаэтон, съездим в одно место.
1 Высокое место — почетное место в доме, то же, что передний «красный» угол.
— Фаэтон? — широко раскрыл глаза Юлчи.
— А, ты еще не видел? Это как у извозчиков. Уже целый месяц
ездим. Новый конь, новый фаэтон. Он в большом сарае. Сумеешь запрячь?
— Попробуем.
— Давай быстрей!..
...Фаэтон остановился на одной из улиц нового города, у подъезда одноэтажного здания, из окон которого лился яркий электрический свет. По обе стороны подъезда выстроился длинный ряд извозчичьих колясок.
Салим-байбача сошел с фаэтона и, бросив на ходу: «Жди меня здесь!» — быстро взбежал по ступенькам крыльца и скрылся за дверью.
Ночь была темная, туманная. Редкие фонари скупо освещали широкую прямую улицу тусклыми, холодными лучами.
— Как живешь, братец? — легонько толкнул кто-то Юлчи. Юлчи по голосу узнал Джуру — кучера Джамалбая.
— А, Джура-ака, здоровы ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110