Бедняк, неимущий, волочил бы себе свои рваные чарики и сидел смирно. А теперь сгниет в тюрьме. Так ему и надо!..
Унсин сидела, понурившись.
Гульнар вернулась к окну, опустилась рядом с ней.
— Не горюйте, Унсин. Когда брат ваш освободится, вы придете и пристыдите потом тетю Шарафат...
Слова молодой женщины придали девушке смелости. Она подняла голову и открыто посмотрела в глаза Шарафат:
— Тетя, брат мой сидит не за то, что взял чужое или ограбил кого. Он хоть и бедняк, а унижаться не умеет. Его посадили за правду, за смелость...
— Тоже герой! — скривила губы Шарафат.— А ты хоть и кишлачная, а порядочная хвастунья...
Надменно вскинув голову, Шарафат вышла. Гульнар с облегчением вздохнула.
— Видали? — она взглянула на Унсин, словно хотела сказать: «Как тяжело мне жить в этом доме, среди этих людей!»
— Да, трудно,— разгадав ее мысли, подтвердила Унсин. Гульнар расстелила скатерть с угощениями, потом вышла во двор,
принесла чайник чаю. Ей не хотелось ни есть, ни пить, но ради гостьи она отведала то того, то другого, настойчиво угощая девушку. Унсин, однако, выпила только пиалу чая и свернула скатерть.
Взглянув через окно во двор, Гульнар подсела ближе к Унсин
— Унсин-ай,— заговорила она тихо,— я давно думала посоветоваться с вами об одном деле...
Унсин внимательно взглянула на Гульнар. Молодая женщина продолжала:
— В наше время кто богат, того только и слушают. Знаете, если бы в то дело вмешался кто-нибудь из баев, вашего брата можно было бы легко освободить. Что, если вам повидаться с Хакимом-ака и попросить его? Расскажите ему, что Юлчи арестован из-за пустяка, что вы остались одна на чужой стороне... Может, он и сжалится над вами... Попросит русских чиновников... Я думала-думала и, кроме этого, ничего не могла придумать. Как бы там ни было, они все-таки родня вам. Хаким-байбача, видать, не такой, как его отец и младший брат. Может, и смилуется. Только...— взволнованная, Гульнар перевела дыхание,— я боюсь, не будет ли в обиде на нас Юлчи-ака, когда узнает. Он их всех не любит. Но другого выхода нет. А нам — лишь бы его освободить!.. Хаким-байбача сейчас в отъезде. Вот он приедет...
Склонив голову на руку, Унсин долго молчала. Наконец решилась:
— Ладно, Гульнар-апа,— сказала она тихо.— Пусть брат потом обижается на меня. Я скажу ему, что сама все придумала...
— Только выйдет ли что из этого? Они, кажется, сами и натравили на брата полицейских... Шакир-ата говорил...
— Натравили?!—удивилась Гульнар.— Не знаю. Может быть,
Салим-байбача? Ваш брат побил его... Слыхали, что говорит его жена?
Унсин не стала противоречить, лишь выразила сомнение, скоро ли вернется старший сын Мирзы-Каримбая.
— Хакима-байбачу я ни разу не видела. Что он за человек — не знаю. Но когда он приедет? А что, если я попрошу дядю? Он всегда ласков со мною, называет не иначе как «моя племянница». Может, только на словах. Попробую попросить его. Что вы на это скажете, Гульнар-апа?
По лицу Гульнар пробежала тень. Да, ждать Хакима долго. Но и не хотелось, чтобы Унсин обращалась к старику. Ведь именно он был главным виновником всех несчастий. Он нанес Юлчи тяжкую обиду, разлучил их. И вдруг сестра Юлчи пойдет теперь к нему с такой просьбой!
Молодая женщина ничего не ответила. Она ласково погладила девушку по голове, затем встала и тихонько вышла во двор.
Унсин подумала, что своим предложением обидела Гульнар, и теперь раскаивалась. «Хорошо,— решила она,— приедет Хаким-байбача, я попрошу его. Пусть будет так, как сказала Гульнар-апа».
Комната была сплошь устлана коврами; в больших нишах, возвышаясь чуть не до потолка, сложены атласные и шелковые одеяла, в нишах поменьше — кованые, разукрашенные цветной жестью сундуки; на полках дорогая посуда. В другое время и в другом месте вещи эти, возможно, и привлекли бы внимание Унсин. Здесь же они давили и угнетали ее.
Девушка уже собиралась уходить, но в прихожей показалась хозяйка. Молодая девушка вошла в комнату, не присаживаясь, горячо заговорила:
— Вы правы, Унсин, другого пути нет. Просите старика. Он всех в городе знает и все может сделать. Я была против, да... ладно, просите... Я уверена, брат ваш не согласился бы на это, но что поделаешь? Когда освободится, он отомстит им за все обиды. Если мне удастся повидать его, я сама скажу, что надо делать... Сегодня же и просите, Унсин. Здесь же, при мне. Старик не знает ни милости, ни жалости, а все же... Ладно, попытаемся!
...Мирза-Каримбай пришел незадолго до часа вечерней молитвы. Унсин поднялась и, почтительно сложив на груди руки, стала в сторонке. Бай снял чалму, халат, передал их жене. Потом надел на голову тюбетейку, уселся на одеяло и только после этого взглянул на Унсин:
— Ты здесь, племянница? Садись, садись...
Старик помолчал. Потом посмотрел на часы, окликнул Гульнар:
— Эй, поторопись с обедом!
Гульнар подошла к полке за посудой, глазами сделала знак девушке: «Начинайте, говорите!»
Унсин не сразу нашла нужные слова. Наконец дрожащим голосом проговорила:
— Дядя, я нарочно вас дожидалась...
— Меня? старик поднял голову, с недоумением взглянул на
девушку.— Ты все еще там, у этого... сапожника? Брат твой сумасбродным, неразумным оказался.
— Плохой ли он, хороший ли он — он родной вам. И работал у вас сколько лет... Я одна осталась, дядя, пришла просить вас: помогите освободить брата. Вас все уважают. Русские начальники послушают вас. Не откажитесь замолвить два-три слова. Этим вы душу матери порадуете, дядюшка!
Девушка едва выговорила последние слова, ее душили рыдания. Бай минуту сидел молча.
— Брат твой глупый, сумасбродный джигит,— проворчал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110