Заметно ожил, хотя семейными делами по-прежнему не интересовался. Мать была счастлива, когда я сказала ей о приглашении. Уверяла, что на свежем воздухе Мартин снова станет веселым и беззаботным, как и раньше. Отец же не выразил большой радости. Он не запретил нам ехать, но дал понять, что на нашем месте хорошенько подумал бы, язвительно намекнув на подачку богатеев. Ему не нравилось, что мы едем вместе, и я смутно догадывалась почему. Одно дело, если бы я сама по себе поехала немного отдохнуть и встряхнуться; и совсем другое, если мы поедем с Мартином, – это уже тянет на заговор против него.
По дороге я решила, что недовольство отца можно пережить: каникулы того стоят. Я немного волновалась за Мартина, но, как оказалось, совершенно напрасно. Он держался вежливо и доброжелательно, хотя несколько замкнуто. Зато я не заметила в нем и следа того неестественного возбуждения, которое меня так пугало. Он в основном молчал; Лотта сочла это признаком мужественности и была с ним намного приветливее, чем со мной. Мы втроем сидели сзади, а Борис на переднем сиденье, ближе к родителям. Разговор зашел о лыжах. Я заснула.
В следующие несколько дней мы – вернее, они не говорили ни о чем другом. Утром радовались, что погода как раз для лыж; потом начинали собираться; вечером рассказывали мне, как покатались. Я только раз ездила с ними. К великому разочарованию Бориса, я отказалась кататься сама, зато по вечерам очень внимательно слушала его рассказы, и через пару дней ему уже нравилось торжественно возвращаться домой в сопровождении остальных героев, а я ждала его у камина, готовая слушать отчеты о новых победах.
Они уезжали утром, часов в десять или одиннадцать, и возвращались к пяти. Обедали в ресторане у подножия горы. Я оставалась одна почти на целый день. Часа два занималась, готовилась к экзаменам, наверстывая то, что пропустила из-за работы. Потом отправлялась на прогулку по чудесному заснеженному лесу или каталась на коньках (в старых ботинках Лотты) у берега, где лед был крепкий. Или бродила по дому, воображая, что он достался нам с Дэвидом по наследству и мы осматриваем комнаты, ведя при этом светскую беседу. Когда вечером вваливалась вся компания, громко обсуждая события дня, я была одновременно рада их возвращению и недовольна тем, что они нарушили мое одиночество.
В первый день, когда я поехала к спуску со всеми, Мартин произвел сенсацию.
– В жизни не видел такого прирожденного лыжника, – заявил белокурый красавец инструктор.
– Мой брат все делает хорошо, – с гордостью ответила я.
На следующий день вечером они рассказали мне, что инструктор счел честью для себя учить Мартина и отказался брать с него деньги.
На третий день ворвались с криком, что Мартин освоил спуск, к которому многие не решались подходить месяцами.
– Он немного отчаянный, но хороший лыжник, – сказала Хелен Штамм.
– Ради Бога, будь осторожен. – Я шутливо взъерошила ему волосы. – Если на твоем бесценном теле появится хоть один синяк, отвечать придется мне.
– В самом деле, Руфь, скажите ему, чтобы был осторожнее, – негромко добавила Лотта.
Просьба поразила меня своей искренностью, не говоря уже о том, что это была первая просьба, с которой она ко мне обратилась.
– В чем дело, Мартин?
– О Господи! – простонал он. – Видишь, Латке, что ты наделала? Пробудила в сестрице материнский инстинкт. Теперь у нас будет родительское собрание и мама Руфь примет меры.
– Мне кажется, – заметил Уолтер Штамм, – наша сестра…
– Знаешь, Борис, – перебил его Мартин, – как только я пошел в школу, наша мама всегда посылала Руфи на родительские собрания, чтобы она побеседовала с моими учителями. Мама стеснялась, что плохо одета. И говорит с акцентом. Или еще чего-нибудь. Представляешь? Тебе бы понравилось, если бы, например, Латке ходила к тебе на родительские собрания?
Борис от удивления открыл рот. Уолтер Штамм и я смутились. Хелен Штамм этот разговор позабавил. Лотта смотрела на Мартина такими глазами, словно впервые увидела представителя другого пола. Вечером они с Мартином прошагали три мили до города, чтобы сходить к кино, хотя Хелен Штамм предлагала подвезти их. Мы смотрели телевизор.
На пятый день Хелен Штамм вернулась домой одна и сообщила, что Мартин мертв.
Я не плакала. Я как будто застыла. С той самой минуты, когда Хелен Штамм вошла и попросила меня сесть, какой-то голос внутри меня произнес: Мартин погиб . Я послушно села.
– С Мартином произошел несчастный случай, Руфь. Я не любитель ходить вокруг да около, да и вам от этого не станет легче. Лучше сказать прямо.
Я кивнула. Во рту у меня пересохло.
– Он погиб.
– Вы уверены?
– Да.
– Иногда думают, что человек умер, а это просто шок. Сердце еще немного бьется.
– Мне очень жаль, но это не тот случай.
– Понятно.
– Хотите побыть одна?
– Не знаю. Где Мартин?
– В доме тренера. Там Уолтер.
– Мне можно туда?
– Лучше не надо. – Она помолчала. – Вид у него… неважный.
– То есть?
– Случилось ужасное. Он врезался в дерево.
– В дерево?
Она кивнула.
– Хотите сигарету?
– Да.
Она закурила две сигареты и протянула одну мне.
– Это какое-то безумие. Необъяснимо. Тут что-то не так. Он все просил Рэнди позволить ему спуститься по трассе повышенной сложности. Рэнди не разрешал, потому что Мартин всего два дня назад сделал свой первый в жизни спуск с середины горы. Нет слов, съехал он прекрасно, но спуск с вершины – совсем другое дело. – Она ошеломленно покачала головой. – После каждого спуска он уговаривал Рэнди. Наконец Рэнди попросил меня поговорить с Мартином. Сказал, что Мартин, может, и справится, но как тренер он не имеет права взять на себя такую ответственность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102