– Ты влезла локтями в салат.
Я отодвинулась от стола. Он встал, потянулся.
– Ладно, – сказал он, широко зевая, – так и быть. Подожду.
– Честное слово?
– Мне что, перекреститься и сплюнуть через плечо? Сказал подожду, значит, подожду.
Я прислонилась к спинке стула и закрыла глаза.
– Кто одолжит мне пару монет? – спросил он. – Что-то в кино захотелось.
Я открыла глаза. Он по-идиотски ухмылялся, как тогда вечером в кафе, когда мы натолкнулись на его бывшую подружку.
– Уф, – вздохнул Дэвид с чувством исполненного долга.
Я принесла из комнаты сумку и достала из кошелька два доллара.
– Премного благодарен, мадам, – сказал Мартин с низким поклоном, когда я протянула ему деньги. Непременно дайте знать, если я вам еще понадоблюсь. – Небрежно махнув нам на прощание, он ушел.
Некоторое время мы молча сидели у стола. Я попыталась что-нибудь съесть, но смогла проглотить только немного молока. Выбросила еду с обеих тарелок в ведро, чтобы мать не узнала. Потом вымыла и вытерла посуду.
– Эй, – вдруг спросил Дэвид, – а что это Мартин говорил про твою маму? Где она?
– У Хартманов. В Квинсе. – Я посмотрела на часы и не поверила своим глазам: была только половина седьмого. – Она сказала Мартину, что вернется поздно.
– Хм-хм, – промурлыкал он, – начинают вырисовываться кое-какие возможности.
– Я переоденусь, – сказала я. – Я хотела переодеться, когда вернулась, но тут заварилась эта каша. Я мигом.
Прошла в комнату и, стоя у чулана, расстегнула молнию на платье. Лязгнул засов на входной двери, и, стягивая платье через голову, я услышала, как в комнату вошел Дэвид. Когда я сняла платье и открыла глаза, он лежал, вытянувшись на моей кровати поверх одеяла.
– Чувствуй себя как дома, – шутливо заметила я.
– Моя мать говорит, что женщины специально носят черное белье, чтобы пореже его менять, – ответил он.
– Когда я в следующий раз соберусь к вам в нижнем белье, надену белое.
Он кивнул с серьезным видом. Я стояла посреди комнаты слишком далеко, чтобы он мог дотянуться до меня, с платьем в руках, которое мне нужно было повесить.
– Чего ты скромничаешь? – спросил он. – Ты же слышала, я закрыл дверь на засов.
Помню, я ответила: «У этой комнаты есть одно достоинство: тут всегда темно».
Я не знаю, в котором часу он встал, вытащил из-под меня одеяло, укрыл меня и ушел. На следующее утро я чувствовала себя как обычно, но на работе, пойдя в туалет, обнаружила, что начались месячные, и настроение у меня резко испортилось – не знаю почему.
Глава 2
Не мне решать проблемы добра и зла. Но интересно, как люди ухитряются видеть только то, что им хочется. Предположим, я дурно поступила, выйдя замуж за Уолтера, но почему же он не замечал злого начала во мне раньше? Я не говорила, что люблю его. Если это не насторожило его до брака, почему он так страдал потом? Почему его все больше задевало то, что я не вышла бы за него замуж, не будь он богат?
Я виновата ничуть не меньше, чем он: вроде не дура, а сделала этот шаг, не подумав как следует. Как-то я напомнила ему, что, принимая его предложение, ни словом не обмолвилась о любви. Он в свою очередь немедленно возразил мне, что обещание любить мужа – это часть брачной клятвы. Мне даже показалось, он ждал этого разговора и заранее к нему подготовился. Сами эти слова или напыщенность, с которой он их произнес, чтобы подчеркнуть мою вину, обозлили меня, и я спокойно выговорила ужасную фразу – самую ужасную из всех: «Прекрасно. Но я ведь обещала еще и подчиняться тебе. Приказывай – я все выполню».
Бог свидетель, у меня было больше возможностей узнать мужчину, за которого я вышла замуж, чем у многих других женщин. Я наблюдала за Уолтером Штаммом и его семьей на протяжении всего того первого лета. И ничего не вынесла из этих наблюдений, кроме возросшей ненависти к Хелен Штамм. В тех редких случаях, когда он приезжал без нее, мы вели себя как школьники во время каникул: делали, что хотели, ели, когда были голодны, и дурачились, словно беззаботные дети, до тех пор, пока Лотта, услышав что-нибудь нелестное о матери, не вставала на ее защиту, и это отрезвляло нас. Я думала лишь о том, как хорошо было бы освободиться из-под власти Хелен Штамм, как прекрасно прошло бы лето, если бы мне никогда больше не пришлось услышать, как она советует мне подольше заниматься с Борисом, потому что погода портится; или велит Лотте позвать отца из сада, потому что обед остывает; или сообщает мужу, как только он входит в дом, что он перегреется, если не снимет свитер. Тогда я, должно быть, ошибалась, полагая, что она готова пресечь любую его инициативу; возможно, ошибаюсь и сейчас, думая, что она бы ее приветствовала. Видимо, я стала ощущать свою связь с этой несчастной женщиной – связь, которой на самом деле не существует.
Но почему же я не замечала, что, когда Хелен Штамм забывала дать мужу команду, он сам спрашивал ее, что ему делать?
Мистер Штамм не умел водить машину. Когда они с женой ездили вместе, за рулем была она. В других случаях, когда ему, например, требовалось осмотреть какой-нибудь дом, вести машину приходилось одному из молодых служащих его агентства по торговле недвижимостью. Когда мы ехали на озеро, мистер и миссис Штамм сидели на переднем сиденье. Сидя сзади между Лоттой и Борисом, я с удовольствием вспоминала, как вздрогнул их старый величественный лифтер, открыв дверь лифта и увидев миссис Штамм во всем великолепии: в ярко-красной блузке и джинсах в обтяжку с застежкой спереди.
А накануне вечером мы с Дэвидом долго бродили по улицам и потом почти до утра пытались отыскать местечко поудобнее между Томпкинс-сквер и Вашингтон-сквер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102