Уолтер там еще не был, но, возможно, как-нибудь летом… Лотта и Борис очень привязаны к деду.
Он избегал прикасаться ко мне, только легонько поддерживал под локоть, если мы переходили улицу, или подавал руку, когда я перепрыгивала через лесной ручей. Поначалу, потрясенная смертью матери и измученная грубыми ласками Дэвида, я считала это проявлением выдержки и уважения ко мне и была ему за это благодарна. Позднее, когда мы сидели у камина или когда я лежала на коврике, а он сидел рядом, опираясь на спинку дивана, мне хотелось, чтобы он ко мне прикоснулся: обнял, взъерошил волосы, поцеловал, даже попытался добиться близости. Меня восхищала его джентльменская выдержка, но раздражала собственная роль – роль бедной девушки, из-за чего, как я думала, он и проявлял ко мне такое уважение, боясь ненароком оскорбить.
Как ни странно, меня ничуть не обидело бы, если бы он относился ко мне с меньшим почтением. В этом, пожалуй, было главное отличие моих отношений с Хелен и Дэвидом, с одной стороны, и с Уолтером – с другой: с ним моя гордость никогда не страдала. Должна признать, что в этом смысле он всегда был верен себе, даже в самые тяжелые годы нашего брака. Да, он обвинял меня во всех смертных грехах, а я, защищаясь, обвиняла его. Но при этом он уважал меня, тогда как я в лучшем случае не испытывала к нему никаких чувств, в худшем – презирала. Может, причина в его мягкости? Или в том, что я никогда не любила его? Когда любишь, готов терпеть многое, и этим легко воспользоваться. Мое самолюбие всегда было болезненно обострено, и лишь с Уолтером я чувствовала себя в безопасности.
Разумеется, тогда мне не приходило в голову, что он не трогает меня, потому что ему это не нужно, он не сгорает от желания ко мне прикоснуться. После того как он сделал мне предложение, мы часто сидели рядом на диване, говорили о будущем, он осторожно обнимал меня за плечи или целовал в лоб, желая спокойной ночи. Могла ли я подумать, что ему не приходится специально сдерживать свои желания? Что он считает близость преждевременной, поскольку она может привести к нежелательной до свадьбы беременности?
Это и было главной причиной. В его представлении любовь была неразрывно связана с желанием иметь детей, которых он безумно любил, особенно до рождения. Мы поженились, и он был в меру пылок, пока не обнаружил, что я пользуюсь колпачком; после этого месяц вообще не трогал меня. И не пытался что-либо объяснить. Просто ушел в себя, мне же оставалось только гадать: то ли он разочарован тем, что я не девица, – черт побери! – то ли его что-то во мне коробит – что-то, о чем я не подозреваю.
– Уолтер, – не выдержав, спросила я как-то ночью, – в чем дело? Что с тобой? Почему ты меня больше не любишь?
Пораженный, он уставился на меня, потом отвел глаза.
– Я чем-то обидела тебя?
– Что ты, конечно нет. Но… – Я ждала ответа, и он пытался найти какой-то обходной путь, прибегнуть к абстракции; когда с абстракцией ничего не вышло, он воспользовался обобщением. – Проблема контроля рождаемости… это…
Я страшно удивилась. Я бы еще могла понять всю эту шелуху насчет невинности, но…
– Что – это?
– В общем, я немного удивлен тем, что ты считаешь это необходимым.
– Разумеется, считаю! – Я все еще не понимала. – Я же могу забеременеть. По этой части у меня как будто все в порядке. Во всяком случае, насколько мне известно. Поэтому если я не хочу забеременеть…
– Но почему нет? – Глядя мне прямо в глаза. Вопрос застал меня врасплох. Я смущенно рассмеялась.
– Да не то чтобы не хочу… Я как-то не думала об этом. Просто не приходило в голову. Ну, и чисто механически…
У него словно гора свалилась с плеч.
– Я люблю детей, Руфь. – Тоном, который я позже стала называть воскресно-набожным. – Мы с Хелен не… Мне всегда хотелось иметь большую семью.
Намек понят. Ладно, все ясно, пора переходить к делу.
Я испугалась. Мысленно заглянула в будущее и представила себя старой и толстой, окруженной кучей детей, которые цеплялись за меня и без передышки ныли. Пришлось напомнить себе, что я богата, а у богатых все иначе; но страх остался.
– Большая семья – это прекрасно, Уолтер. – Ложь. Там, где я выросла, большие семьи были только у пуэрториканцев, потому что они католики и им запрещено предохраняться. Шумные и грязные, они покупали еду в кредит уже через три дня после зарплаты, а не за день до следующей, как все остальные. – Я не имею ничего против. Но мне еще рано об этом думать.
– Почему?
– По-моему, я еще слишком молода.
– Но я уже не молод.
Я улыбнулась:
– Про тебя не скажешь, что ты одной ногой в могиле.
– Но для того, чтобы стать отцом, я отнюдь не молод. Я помолчала.
– Не знаю… может, мне нужно время… ну, чтобы как-то привыкнуть. К тому, что я замужем. Что у меня теперь другая жизнь.
– Мне показалось, – мягкий упрек, – ты привыкаешь к этому без особых усилий.
Первый намек на то, что я не оправдала его ожиданий – слишком легко приспосабливаюсь.
– Ладно, Уолтер, я постараюсь как можно скорее захотеть ребенка. Но дай же мне время. Мы женаты всего месяц. Ты ведь не хочешь, чтобы я стала матерью, если я к этому еще не готова?
– Конечно нет.
А вот это неправда. Мне кажется, он хотел именно этого; хотел, чтобы я родила против воли, чтобы была плохой матерью своим нелюбимым детям. Это позволило бы ему играть столь необходимую и привычную роль мученика. Когда мы поженились, он стал совершенно иначе относиться к Борису. Раньше он был единственным другом и защитником сына, потому что Хелен была к нему равнодушна. Теперь, когда в доме появился еще один любящий Бориса человек, Уолтер в значительной степени потерял интерес к сыну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102