Мы помолчали. Я была в ужасе и от того, что он ждет от меня, и от того, что ждет меня, если я откажусь.
– Дэвид, ты, кажется, сказал, что не требуешь, чтобы я ушла от Уолтера.
Он мрачно улыбнулся:
– Все верно, только ты употребила не то время. Я не требовал. Пока не узнал, что оставил в тебе кое-что.
– А теперь требуешь.
– Именно.
– Когда я должна решить?
– Сейчас.
– Сейчас!
– Именно.
– Но почему, Дэвид? Почему не подождать денек-другой?
– Зачем? Денек-другой ничего не изменит. Я только хочу избавить нас обоих от медленной пытки.
– А если я не смогу, что ты будешь делать?
– Это тебя не касается. Что бы я ни сделал потом, тебя это уже не будет касаться. Никогда.
Я беспомощно посмотрела на него:
– Я боюсь.
– Чего?
– Всего. Боюсь потерять детей. Боюсь, что ты не будешь их любить. Что разлюбишь меня. Что не хватит денег. Что…
– Довольно. Я все понял. Ты боишься.
От стыда я не могла поднять глаз, как ребенок, который признался, что обмочил штанишки.
– Все-таки попытайся, Руфь. В жизни часто приходится преодолевать страх. – Он подошел ко мне, обнял, погладил по голове, поцеловал. – Ты же будешь не одна. Я буду рядом, я помогу тебе. Помогу все объяснить детям. Они уже не маленькие и смогут понять.
– Они ведь могут сами захотеть остаться со мной. То есть могут сказать Уолтеру и он может…
– Они могут. И он может.
А потом он может умереть. Если окажется, что он не нужен ни мне, ни им. То, на что я так надеюсь, убьет его.
– Нет, не могу, – прошептала я.
Он вздрогнул, разжал руки, поцеловал меня в лоб и оттолкнул.
– Дэвид, – жалобно воскликнула я. – Дэвид, прошу тебя…
– О чем? Иди домой, Руфи.
Он повернулся ко мне спиной. Меня охватил страх. Будто я по собственной воле улеглась в гроб, и он заколачивает крышку.
– Как я могу уйти?
– Чего ты хочешь? Утешения? Оно ждет тебя дома.
Я надела пальто, взяла сумку, уронила ее, подняла.
Еще не поздно. Ты еще можешь передумать. Ничего не потеряно, пока ты не ушла.
Зачем? Я не могу сказать ему, что оставлю детей; я могу лишь просить об отсрочке, которой он мне не даст.
– Я люблю тебя, Дэвид.
– Тогда ты знаешь, как надо поступить, Руфь.
И я ушла.
Глава 12
Некоторое время я не могла думать о будущем и не строила планов. Пытаясь представить себе, что произойдет, когда родится ребенок, неизбежно приходила к мысли, что умру и смерть даст избавление. К концу пятого месяца, почувствовав толчки, я поняла, что нужно жить. Люди не умирают оттого, что не знают, как жить дальше, или оттого, что жена ушла к другому. А раз так, придется найти выход, как бы трудно это ни было.
Я познакомилась с одной из девушек в парке. Обратила на нее внимание, потому что она с удовольствием играла с детьми, и удивилась, узнав, что она им не мать, а гувернантка. Мария. Голландка. Родилась и осиротела в последний год войны, выросла в семье английских родственников и в семнадцать лет приехала в Америку, устроившись няней в семью, где недавно родился ребенок. Сейчас девочке уже пять, и она старшая из троих детей, которые зовут Марию матерью, а родную мать называют по имени. Мать огорчается, но не может ничего изменить. Мария очень привязана к детям, особенно к старшей, и боится представить себе, что будет, если их мать вдруг выполнит свою давнюю угрозу: бросит работу и сама займется детьми. Мы подружились. Часто сидим в опустевшем парке и разговариваем. Она хочет когда-нибудь вернуться в Англию. Иногда мы мечтаем, что было бы неплохо съездить туда вместе: может, с детьми, а может, и с Уолтером и детьми. Глупая мысль, но мне необходимо о чем-то мечтать, а цепляться за старые мечты теперь было бы совсем уж нелепо.
Мы часто возвращаемся, когда Уолтер уже дома. Мне тяжело его видеть. Даже тяжелее, чем раньше. Тогда я его ненавидела и презирала, он был мне совсем чужим: сдержанный, утонченный, типичный англосакс, лишенный сильных чувств, способный тлеть, а не гореть. В те годы моим вторым «я» был Дэвид; теперь им стал Уолтер, и я с трудом его выносила.
Я часто отправлялась спать сразу после ужина. Иногда ходила в кино с Уолтером или с Марией. В те редкие вечера, когда оставалась в гостиной почитать или посмотреть телевизор, почти не разговаривала с Уолтером, но исподтишка наблюдала за ним. И смущалась, если он это замечал: я не могла заставить себя улыбнуться в ответ на его улыбку. Я словно пыталась найти в себе силы вновь его возненавидеть. Мне казалось, тогда я опять обрету себя. Мысленно я предъявляла ему счет, но оказывалось, что он виноват передо мной ничуть не больше, чем я перед ним. Перебирала все его недостатки, но каждый раз вынуждена была признать, что порождены они страхом, а я хорошо знала, что это такое.
Конечно, Уолтер не понимал, почему я впала в уныние, которое не могла преодолеть, так как нечем было его заменить: ни ненавистью, ни любовью. И конечно, он страдал. Раньше в такие минуты он замыкался в себе, теперь все больше искал утешения в детях. И это к лучшему, потому что я ничего не могла им дать. Сьюзен каждую ночь писала в постель. Я знала, что если бы разошлась с Уолтером и оставила ее, то считала бы, что причина в разводе. Но я не ушла от Уолтера, а она все равно писалась в постель. Андреа была дома тише воды, ниже травы, может, на ней сказывалось мое настроение, зато в школе вела себя безобразно. Дэвид знал бы, что делать, но Уолтер был против наказаний, и я не винила его за это. Я сама с присущей мне самоуверенностью убедила его, что он не умеет воспитывать детей. Только Филипп не доставлял огорчений, но он не доставил бы их ни при каких обстоятельствах. А если бы и доставил, Дэвид и я сумели бы с ним справиться;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102