..» «Неужели, - подумал я, - нужно кому-то доказывать, что произведение, написанное русским композитором, является русским? Впрочем, мо­жет быть, и нужно... Ведь называется оно - «Итальян­ское каприччио».
Шло время. Я уже узнавал «Итальянское каприччио» Чайковского, узнавал по мелодиям, которые мне очень нравились.
Кажется, все ясно в этом произведении. И не сму­щает в нем соседство жизнерадостных мелодий с печаль­но-скорбной темой. Ведь это же каприччио, что в пе­реводе с итальянского означает буквально «каприз», то есть произведение свободной формы, «с частой сменой настроений, полное неожиданных эффектов».
Ну что ж, пусть каприз. Но только ли по форме? От­вет будет впереди.
А пока я был настолько поражен этой выразительной, именно внешней красотой музыки, что однажды даже «увидел» изображенную ею картину.
Это случилось в тот момент, когда в «Каприччио» происходит поразительная смена мелодий маршеобразного характера. Первая - звонкая, задорная - звучит у духовых инструментов. Вторая, неожиданно сменяю­щая ее, выходит из тишины, как будто «из-за поворота». Она совершенно другая, мягкая, певучая, скрипичная, но тоже активная, в том же ритме и темпе. Кажется, будто на площадь вылились два оркестра, соревнуясь между собой.
Но что это за зрелище, откуда оно в этой музыке? Я увидел улицы, полные народа, и плывущие в толпах оркестры. А потом я где-то прочитал, что «Итальянское каприччио» Чайковский написал под непосредственным впечатлением карнавала в Риме. Значит, в своем пони­мании этого произведения я на правильном пути.
И тут мне захотелось «разгадать» все произведение. Оно стало для меня интереснейшей книгой, в которой я увидел яркие картинки, иллюстрирующие содержание, но текста прочесть не мог. И я, как дошкольник, которому понравилась книжка, стал искать того, кто бы мог мне ее прочитать.
Но вернемся к музыке «Итальянского каприччио». В ней много веселых и ясных мелодий, изображающих пестроту карнавала, жизнерадостность итальянцев. Но что означает печальная тема, с которой - после не­большого фанфарного вступления - начинается произве­дение? Уж не внутреннее ли это состояние человека, на­блюдающего веселое зрелище? Не сам ли Чайковский из окна гостиницы наблюдает за улицей? Почему он гру­стен? Не тоскует ли он по дому, по отчизне? Если это так, то куда же исчезает это настроение в конце произ­ведения? Надо найти ответ! Может быть, под воздействи­ем внешней картины веселья в человеке происходит какое-то внутреннее изменение?
Развитие этого удивительно связного произведения ведет к решительному бурному финалу. Видимо, надо искать ответ во внутреннем состоянии человека, ото­рванного от родины, думалось мне.
И вот я читаю письма Чайковского к родным и близ­ким из Италии (1877-1878 гг.).
«...Чем больше я живу за границей, тем более убеж­даюсь, что жить можно только в России».
«...Везде оливковые деревья, пальмы, розы, апельси­ны, лимоны, гелиотропы, жасмины, словом - это верх красоты. А между тем... я ходил по набережной и испы­тывал невыразимое желание пойти домой и поскорей из­лить свои невыразимо тоскливые чувства в письме к вам (Н. Ф. фон Мекк. - Г. П.). Отчего это? Отчего простой русский пейзаж, отчего прогулка летом в России, в дерев­не по полям, по лесу, вечером по степи, бывало, приво­дили меня в такое состояние, что я ложился на землю в каком-то изнеможении от наплыва любви к природе, от тех неизъяснимо сладких и опьяняющих ощущений, ко­торые навевали на меня лес, степь, речка, деревня вдали, скромная церквушка - словом, все, что составляет убо­гий русский родной пейзаж!»
«...Как бы я ни наслаждался Италией, какое бы бла­готворное влияние ни оказывала она на меня теперь, а все-таки я остаюсь и навеки останусь верен России. Знаете... я еще не встречал человека, более меня влюб­ленного в матушку Русь... Меня глубоко возмущают те господа, которые готовы умирать с голоду в каком-ни­будь уголке Парижа, которые с каким-то сладострастием ругают все русское и могут, не испытывая ни малейшего сожаления, прожить всю жизнь за границей на том осно­вании, что в России удобств и комфорта меньше. Люди эти ненавистны мне; они топчут в грязь то, что для меня несказанно дорого и свято...»
Конечно, эта печальная тема в «Итальянском каприч­чио» могла быть выражением тоски по родине, по Рос­сии. Может быть, под воздействием яркого, но чужого зрелища возникает решение вернуться на родину.
Как-то я поделился с одним музыкантом мыслями об «Итальянском каприччио». Он сказал, что я волен так понимать музыку, но, кроме блестящего изложения контрастных итальянских тем, никакого другого содер­жания это произведение не имеет; оно рассчитано на чи­сто внешний эффект и других целей, очевидно, не пре­следует.
Убежденность, что в столкновении этих тем заключе­на какая-то глубокая идея, не покидала меня. Все-таки ответ надо искать в самой форме «Каприччио». Ведь в истинно художественных произведениях форма и содер­жание неразрывны; в них сама форма рождена замыс­лом содержания и несет в себе это содержание.
Я опять обратился к Чайковскому, к его письмам пе­риода создания «Каприччио».
По приезде в Рим Чайковский поселился в отеле «Констанци». «Потом оказалось, - писал Петр Иль­ич, - что окна мои выходят на двор казармы, в которой целый день производятся упражнения солдат, пальба, сигналы и тому подобный беспокойный шум». Комнату он, конечно, сменил. Но звонкий кавалерийский сигнал запомнил.
Уже через несколько дней после приезда в Рим Чай­ковский пишет своему другу Надежде Филаретовне фон Мекк: «Вчера слышал на улице прелестную народную песню, которой непременно воспользуюсь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49