И какие это оказались прекрасные песни и танцы, оригинальные, не­похожие друг на друга композиторские сочинения. Признаюсь, слух невольно искал такие привычные и зна­комые мелодии и ритмы хачатуряновской музыки - они обнаружились, но это было... в его собственном Танце с саблями!
И как хорошую, уместную подсказку воспринимаешь слова Д. Шостаковича: «В балете «Гаянэ», в музыке к драме Лермонтова «Маскарад», в сюжете «Валенсианской вдовы», в балете «Спартак» - всюду Хачатурян ярко национален. Но это не узкое понимание народности и на­циональности, ограниченное привычными ладовыми ин­тонациями, гармониями и ритмами. Это подлинная народ­ность, обогащенная вершинами мировой культуры и сама вносящая в мировую культуру свой новый ценный вклад».
Значит, истина заключается в том, что есть ярчайшая творческая индивидуальность, есть выдающийся мастер, который оригинален потому, что остается в музыке самим собой. А оставаясь самим собой, - армянином по складу характера, по языку, темпераменту, обычаям, восприня­тым у своего народа, - он вместе с тем один из круп­нейших советских композиторов, в музыку которого его родная Армения, ее суровая и прекрасная природа, ее древний и вновь возрожденный к жизни Советской властью народ вложили свой гений.
Кто видел, тот не мог не поразиться красоте памят­ников архитектуры древней армянской земли, тончайшим, искусно сделанным на камне узорам и орнаментам, слов­но это не прочный камень, а воск или глина. Подобные им узоры и орнаменты мелодий в бесконечно богатой им­провизации, вырезанные «на гранитной» канве ритмов, составляют органическое свойство музыки Хачатуряна.
Но конечно, его музыка больше всего - песня народ­ной души. «Арам Хачатурян глубоко прочувствовал и по­знал душу армянской народной песни, - писал поэт Аветик Исаакян, - которая вдохновляла его свежую и прекрасную музыку. Он представил миру армянскую песню, преломленную сквозь призму своего великого та­ланта».
И он продвинул национальную армянскую музыку да­леко вперед в ее развитии, внеся в мировую культуру «свой новый ценный вклад».
А песня матери осталась жить в его сердце...
ГЛАВНАЯ ТЕМА
В зале слышались шорох, легкое движение. После этого обязательного «мероприятия» - встречи с компози­тором Кабалевским - были обещаны танцы. Организато­ры вечера перед началом выступления посоветовали Дмитрию Борисовичу не очень себя утруждать: «Сыграть пару песенок и сказать несколько слов».
К этому все и шло. Зал с любопытством смотрел на композитора, народного артиста СССР - высокого седого человека, говорившего мягким певучим голосом, - слу­шал вежливо, но без особого интереса. Кабалевский по­нимал, чего от него ждут: обычно на такие встречи ком­позиторы привозят с собой певцов и устраивают неболь­шой концерт из своих песен.
Ну а если основу творчества составляют не песни, а крупные и сложные симфонические произведения и «под рукой» нет оркестра? Можно, правда, обойтись и форте­пиано. Но готов ли слушатель к восприятию таких вещей, и вообще нужно ли в этой аудитории говорить о серьез­ной музыке и как о ней говорить?
Композитор колебался. Может, и в самом деле пойти по легкому пути: сыграть и спеть две-три свои наиболее популярные песни и на этом с миром разойтись? И тут же почувствовал, что это будет похоже на капитуляцию. Как он, человек, знающий, что музыка - серьезное ис­кусство, уйдет из зала, скрыв эту истину, не попытав­шись объяснить ее? Для кого же, как не для них, этих славных ребят и девчат, пишет он свои оперы, симфонии и концерты?
Решительным шагом подошел к самому краю сце­ны, остановился и, пристально глядя в притихший зал, сказал:
- Хотите, серьезно поговорим о музыке?
Несколько мгновений было тихо, потом раздались голоса:
- Хотим!
- Давайте!
Он облегченно вздохнул. И заговорил, ничего не упро­щая, не ища особых слов, а высказывая мысли такими, какими они лежали на душе. Существо музыки, ее роль в жизни людей. Бах, Моцарт, Бетховен, Чайковский, со­временные композиторы, борьба течений в океане этого величайшего из искусств, наконец, извечный спор о лег­кой и серьезной музыке - все это нашло свое место в разговоре. Композитор то и дело подходил к роялю и ил­люстрировал свою речь отрывками из произведений.
Зал был захвачен необычной беседой, длившейся бо­лее двух часов.
Покидая клуб, Кабалевский мимоходом заглянул в танцевальный зал. Он не мог бы четко объяснить, почему его потянуло еще раз взглянуть на своих слушателей, что он хотел прочесть на лицах - тронул ли молодежь раз­говор о музыке и сможет ли она так быстро перейти от одного настроения к другому?
Едва он показался на пороге, как тут же был «взят в плен».
- Дмитрий Борисович, теперь бы надо провести пресс-конференцию.
- Какую пресс-конференцию? - не понял Кабалев­ский.
- А как же, после доклада полагается. Есть вопросы.
- Значит, сорвать вам танцы?
- Ничего, потанцуем в следующий раз.
И танцы действительно не состоялись.
Молодежь столпилась около композитора, посыпались вопросы: «Каково состояние советской оперы?», «Кто та­кие авангардисты?»
Прощаясь с Кабалевским уже поздно вечером, орга­низатор вечера задумчиво сказал:
- Видно, мы здесь чего-то недоучитываем. Как они вас слушали! Какую тягу к серьезной музыке проявили. Наверное, так и нужно говорить с людьми об искусстве - по-настоящему, без скидок.
- Он был прав, - говорит Дмитрий Борисович, вспо­миная свое посещение клуба в Севастополе. - Мы порою не знаем тех глубинных процессов, которые происхо­дят в среде нашей молодежи, не предполагаем, насколько серьезны духовные запросы людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49