..
Маяковский, например, вписал в альбом отрывок из поэмы «Облако в штанах»:
От вас,
которые влюбленностью мокли,
от которых
в столетия слеза лилась,
уйду я,
солнце моноклем
вставлю в широко растопыренный глаз»
Каждый, кто писал в альбом, полушутливо состязался в оригинальности с другим, но неизменно вкладывал в за­пись и долю своей жизненной философии, философии художника.
Зачем завел этот альбом Прокофьев? Он вскоре даже забыл о нем... Но для меня существование альбома оказа­лось неожиданным и счастливым открытием и дало повод к началу разговора о творчестве композитора.
Что думал о солнце сам Прокофьев? Что бы он вписал в альбом, если бы его попросили это сделать? Давайте по­думаем вместе.
Надо сказать, раньше я не интересовался творчеством Прокофьева. Но как-то на концерте я услышал марш из оперы «Любовь к трем апельсинам». Необычайная музыка заинтересовала меня. Мелодия оригинальная, будто выко­лота иглой - такие острые, короткие нотки...
Потом я побывал в Большом театре на балете Про­кофьева «Ромео и Джульетта». Роль Джульетты исполня­ла Галина Уланова. Впечатление от спектакля осталось очень сильное, а вот когда я стал вспоминать музыку, оказалось, что в памяти образовались большие провалы. Запомнилась сцена на балу (менуэт), тема Джульетты (мелодия со взлетами флейты), что-то еще...
Понравилась музыка к кинофильму «Александр Невский» и другие произведения Прокофьева, но не целиком, а отдельные их части: вальс из оперы «Война и мир», песни «Колыбельная», «Нам не нужна война» из оратории «На страже мира», вторая часть Пятой симфонии. Но очень многое из того, что слышал, я не понимал, и это смущало.
Передавали как-то по радио оркестровую музыку. Она привлекла мое внимание удивительной, почти кристальной ясностью. Вальсовые мелодии, как полевые цветы на лугу, были красивы и в то же время просты. Потом будто горны наперебой запели быструю, веселую походную песню. Уди­вительный, прямо юношеский задор. После окончания пе­редачи выяснилось, что это Седьмая симфония Прокофье­ва, того самого строгого и непонятного композитора, каким он мне, и не только мне, казался.
И вот куплена пластинка с записью симфонии. Слу­шаю внимательно от начала до конца один раз, другой, третий... Нравится все больше и больше. Если Прокофьев может быть таким прекрасным, лиричным и простым, так зачем писать чересчур усложненные вещи, «отталкиваю­щие» слушателей?.. Понимаю, что так ставить вопрос нельзя. Ведь если нет подготовки, сложной может пока­заться даже сравнительно простая фортепьянная пьеса. Любовь к Седьмой симфонии вызвала у меня непреодо­лимое желание как можно больше узнать о творчестве Прокофьева. И может быть, рассказ об этом будет полезен тем, кому еще предстоит открыть для себя этого замеча­тельного композитора.
Седьмая симфония - одно из его последних произведе­ний. Очевидно, много лет шел композитор к ее простоте и лиричности. А может, всю жизнь? И я обратился к уже испытанному средству: стал читать биографию Прокофье­ва, искать, что же привело его к созданию Седьмой симфо­нии. Каким же большим и сложным оказался для компо­зитора этот путь!
Простота... Молодой Прокофьев не мог понять, «как можно любить Моцарта с его простыми гармониями». Он искал тогда гармоний новых, необычных.
Вот как описал встречу Прокофьева с футуристами в московском «Кафе поэтов» поэт Василий Каменский:
«...Рыжий и трепетный, как огонь, он вбежал на эстра­ду, жарко пожал нам руки, объявил себя убежденным футуристом и сел за рояль. Для начала сыграл новую вещь «Наваждение». Блестящее исполнение, виртуозная техника, изобретательская композиция так всех захватили, что нового футуриста долго не отпускали от рояля. Ну и темперамент у Прокофьева! Казалось, что в кафе происхо­дит пожар, рушатся пламенеющие, как волосы композито­ра, балки, косяки, а мы стояли готовые сгореть заживо в огне неслыханной музыки... Подобное совершается, быть может, раз в жизни, когда видишь, ощущаешь, что ма­стер «безумствует» в сверхэкстазе, будто идет в смертную атаку, что этот натиск больше не повторится никогда...» Тогда же, по свидетельству Каменского, Маяковский, который тоже был в это время в кафе, набросал карандашный портрет композитора, подписав: «Сергей Сергее­вич играет на самых нежных нервах Владимира Влади­мировича».
Крайности в музыке Прокофьева озадачивали совре­менников, но вместе с тем их заражали его оптимизм и молодой задор. .
«С каким наслаждением и вместе с удивлением натал­киваешься на это яркое и здоровое явление в ворохах современной изнеженности, расслабленности и анемич­ности», - писал в то время друг Прокофьева компози­тор Н. Я. Мясковский.
Читая биографию Прокофьева, я, к своему удивлению, обнаружил, что сам он давным-давно уже «высказался» о солнце. И произошло это до появления альбома.
26 января 1916 года в Петрограде состоялось первое исполнение Скифской сюиты Прокофьева под управлени­ем композитора. Не без юмора он вспоминает об этом в автобиографии: «После сюиты в зале разыгрался чрезвы­чайно большой шум... Глазунов, к которому я специально заезжал, чтобы пригласить на концерт... вышел из себя - и из зала, не вынеся солнечного восхода, то есть за восемь тактов до конца... Литаврист пробил литавру насквозь, и Зилоти обещал мне прислать прорванную ко­жу на память...»
Скифская сюита Прокофьева вопреки ожиданию не произвела на меня впечатления чего-то «скандального» - больше того, отдельные места мне просто понравились. Например, третья часть - «Ночь», полная негромких, таинственных и глубоких звуков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49