– После нашего последнего разговора я выяснила несколько интересных подробностей. Астрид Маккензи вовсе не была святошей, какой казалась. Ей нравилось, когда ее били.
– Да? – Это подтверждало намеки Криса.
– Мой друг Тоби работал с ней на детском телевидении года два назад. Она держала свою личную жизнь в тайне, но он трахал ее гримершу, и та говорила, что время от времени Астрид Маккензи приходит на работу с довольно жуткими синяками, требующими изрядного количества грима.
– Это, может, и означает, что ее били, Женевьева. Но только не то, что ей это нравилось.
– Какая разница. Это означает, что в ее частной жизни творилось нечто гнусное. Подумай. Это же не попадало в прессу, так?
Она была права.
– Значит, ты дашь мне знать, когда свяжешься с Седьмой Уокер и договоришься о нашей встрече?
– Непременно. Сиди у телефона, будь умницей. Ничего такого я делать, конечно, не собиралась. На самом деле я велела себе забыть о Сельме Уокер и всех связанных с ней личностях.
А заодно старалась перестать думать об Астрид Маккензи.
Но она буквально преследовала меня. Ее лицо смотрело на меня из каждого газетного ларька. Фотографию выбрали прямо-таки божественную: тонкие светлые волосы, будто подсвеченные сзади, развевались вокруг ее головы, как ореол. К моему ужасу, она начала приобретать надо мной странную нездоровую власть из своей могилы, или морга, или куда там увезли ее поджарившийся труп. Власть, заставлявшую меня покупать газеты с ее фотографиями и раскладывать их по спальне, будто святыню. Это было ошибкой. Пресса изобразила ее неправдоподобно идеальной – аж тошнило. На внутренних разворотах красовались сентиментальные снимки. Она была запечатлена на лугу в окружении детишек с букетами и выглядела так, будто снималась в рекламе кондиционера для белья. В приписываемых ей цитатах она неизменно превозносила людские добродетели и говорила, какая у нее чудесная команда на детском телевидении, как она обожает детей и как надеется завести собственную семью. Наткнувшись на столь праведную фотографию, что меня чуть не вырвало, я наконец перестала скупать газеты. Она стояла перед церковью и держала за руку маленькую девочку, смотревшую на нее снизу вверх с нескрываемым восхищением. «Астрид и крошка Иисус – два моих самых любимых человека на свете» – гласил заголовок.
И все же, если верить Женевьеве, стоило камере отвернуться, как это благословение общества отправлялось на поиски неприятностей. Всякий раз, проходя мимо останков ее маленького дома при конюшнях, я вздрагивала от одной мысли, что произошло в его стенах. Даже запираясь дома, я не чувствовала себя в безопасности. Мне нужно было надежное туловище Томми. Наша размолвка длилась необыкновенно долго, но я устояла перед искушением позвонить Норин и узнать новости. Разумеется, я всегда могла позвонить ему сама. Но стоило об этом подумать, как я вспоминала Базза. Что на меня нашло? Это так на меня не похоже. Я никогда не поступала столь безрассудно. Ладно, он меня поцеловал, но я не очень-то сопротивлялась.
Мне понравилось целоваться с Баззом. Вот так – просто. И если я позвоню Томми, придется это с ним обсудить. Ладно, мы поговорим об этом, если и когда он позвонит мне.
Но он не звонил, и Базз тоже, и я неизменно возвращалась к совету Норин найти жильца.
Идея сдать летний домик пришла в голову посреди ночи. Я едва проспала десять минут, когда меня разбудил грохот упавших на землю крышек мусорных ящиков. Секунд двадцать я лежала неподвижно, потом заставила себя встать, босиком прошлепала в ванную и, открыв крошечное окно, выглянула в переулок.
Внизу кто-то был. Я не могла разобрать, кто именно, но свет уличных фонарей на Бленхейм-кресчент отбрасывал на стену чью-то тень. Тень двигалась вперед-назад, и я услышала шаги.
Я кинулась в спальню и позвонила в полицию:
– Какой-то человек пытается вломиться ко мне в дом и собирается его поджечь! – Такое заявление было совершенно безосновательно, но женщина на другом конце провода записала мое имя и адрес и сказала, что ко мне немедленно приедут.
– Оставайтесь на связи, пока они не прибудут, – прибавила она.
Когда минут через пять в дверь позвонили, я оставила трубку рядом с телефоном и побежала вниз открывать. Мужчина в коричневой кожаной куртке пронесся мимо меня и кинулся вверх по лестнице, на бегу сунув мне какое-то удостоверение. Я пошлепала за ним в ночнушке.
– Где вы его видели? – заорал он через плечо. – Покажите. – Он стоял у окна спальни и смотрел на конюшни в конце сада.
– Я не видела его. Я слышала его в переулке. И видела его тень.
– А там вы никого не видели? – Он указал на заднюю стену здания, возвышающегося над конюшнями. – Может, кто-то взбирался по лесам?
Тут у подножия лестницы раздался чей-то громкий голос:
– Все нормально, командир. Мы поймали этого типа в переулке. Всего лишь старина Альфред, пьяный в стельку. Писает на все стены, но ничего более.
Мужчина в кожаной куртке яростно хлопнул рукой по подоконнику, и я пискнула от неожиданности. Он повернулся ко мне:
– Простите, милочка. Я гоняюсь за насильником. Вчера ночью на соседней улице напали на женщину. Подумал, может, это он к вам явился. Полицейские увезут вашего алкаша.
Поджог, изнасилование, алкоголики, нарушители общественного порядка – для ночной смены обычное дело. Но только не для меня. Я осталась стоять у окна в спальне и ломала голову, скоро ли закончу, как Астрид Маккензи или та женщина, на которую напали прошлой ночью.
И вот тут-то меня осенило: летний домик – идеальное место для жильца. Я смотрела на него из окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110