– повторяет он каждый раз, отрываясь от рта старика и давя на его грудь.
– Ах ты Господи! – причитает Гиттенс. – Ах ты Господи!
Вбегает старая женщина. Она с визгом бросается на бездыханное тело.
Керт орет:
– Уберите бабу!
Двое ее оттаскивают.
Она стонет и, заламывая руки, смотрит, как Керт снова и снова вдувает жизнь в рот ее мужу. Без результата.
«Скорой помощи» нет и нет. Да и не могут они за пять минут приехать. Это Мишн-Флэтс. Здесь ничего быстро не делается. Даже «скорая помощь» здесь медленная.
Керт, раскрасневшийся, с выпученными глазами, продолжает делать искусственное дыхание.
В какой-то момент Келли просто оттаскивает его от трупа.
Все кончено.
Позже я узнаю – старенького священника звали Эйврил Уолкер.
Он был уже на пенсии, но продолжал совершать по воскресеньям службы в церкви Кэлвери Пентекостал на Мишн-авеню.
Постоянный защитник Брекстона был мертв. Хотя при штурме не получил ни единой царапины.
Причина смерти: инфаркт.
Или, как раньше говорили, разрыв сердца.
42
Нашкодившими детьми выглядели те девять-десять полицейских и спецназовцев, которые присутствовали при кончине священника.
Они и ошибку свою понимали, и то, что за нее придется кому-то заплатить.
Гиттенс сообщил по радио в участок о произошедшей трагедии.
Новость разлетелась по округе почти мгновенно. Когда мы выходили из дома, перед ним стояла плотная толпа – человек сто, не меньше. Приехали телевизионщики, нацелили на нас камеры и засыпали каждого вопросами.
Словом, пошло-поехало...
Вопросы были у всех, не только у журналистов. Вопросы у прокурора, у начальства спецназа.
Правда, что полицейские убили преподобного Уолкера?
На основе каких данных вы полагали, что Брекстон находится в доме номер сто одиннадцать на Олбанс-роуд?
Нужен ли был срочный арест в этом деле, арест любой ценой?
Насколько безупречна юридическая база ордера на арест?
Как действовала полиция – предварительно постучав в дверь или вломившись сразу, без предупреждения?
Кто произвел выстрел и почему?
Были и вопросы лично ко мне. Если от журналистов я сумел ускользнуть, то допроса в прокуратуре избежать не удалось.
Вопросы были крайне неприятные.
Почему вы, шериф Трумэн из Версаля, штат Мэн, принимали участие в аресте преступника в Бостоне?
Бостонские полицейские принуждали вас к каким-либо действиям, которые вы считали неправильными или неблаговидными?
Зачем вы так активно вмещались в это дело? Что-то кому-то хотели доказать?
И так далее, и так далее.
Я старался взвешивать каждое слово.
Нет, никто никакого давления на меня не оказывал и ни к чему меня не принуждал.
Да, мы предварительно постучались. («Хотя могли, черт возьми, и дольше подождать, прежде чем использовать таран!» – это добавлено про себя, и очень сердито.)
Да, я уверен, что все формальности были соблюдены и мы действовали правильно.
Я несколько раз нескольким людям повторил эти полуправды. Потом начал огрызаться: я это уже говорил тому-то и тому-то, это есть в протоколе того-то и того-то.
Один «доброхот» из прокуратуры заверил меня: не бойтесь, рассказывайте честно – не вас мы намерены вые... и высушить за это прискорбное событие.
Совершенно ясно: кого-то они все же намерены вые... и высушить, дабы умиротворить публику, возмущенную смертью Уолкера – негра! старика! священника!
И что бы они мне сейчас ни пели, в итоге самым лучшим кандидатом для вышеуказанной процедуры является человек со стороны – лох из зачуханного Версаля, штат Мэн.
Поэтому, отвечая, я взвешивал не только каждое слово, каждый слог взвешивал!
Один вопрос меня внутренне очень смутил: «Если бы представилась возможность повторить рейд, вы бы сделали то же самое и в той же последовательности?» То есть окольным путем меня спрашивали: ощущаете ли вы свою вину или вину кого-нибудь другого?
Разумеется, я ответил, как положено: я сделал бы то же самое и в той же последовательности и считаю, что другие действовали безупречно. Виновата нелепая случайность.
Однако про себя я думал иначе.
В том, что произошло, виноват убийца Данцигера!
Из-за него рейд, из-за него умер священник, из-за него эти вопросы, из-за него в полиции полетит чья-то голова...
Я вдруг нутром понял, как был прав Данцигер, говоря Кэролайн Келли: «Я испытываю непреодолимое отвращение к обвиняемому – не потому, что он совершил большее или меньшее преступление, а потому, что он привел в движение всю эту безжалостную машину Закона. Он вынудил нас включить юридическую мясорубку, И мне отвратительно, что я – винтик в этой мясорубке».
Когда сумбурная тягомотина с допросами закончилась, я, совершенно измотанный, поплелся в гостиницу. Упал на постель и мгновенно заснул – как в черный омут провалился.
* * *
Посреди ночи я вдруг ощутил, что я в комнате не один, и проснулся. Или проснулся – и ощутил, что я в комнате не один.
Так или иначе, я услышал знакомый шорох открываемой кобуры.
Кто-то открыл мою кобуру. Кто-то вынул мой пистолет.
Я только-только хотел приподняться, как в лоб уперлось что-то твердое и прижало мою голову к подушке.
Я открыл глаза. Прямо передо мной чужая рука. За ней огромный мужской силуэт.
– А я тебе доверял, срань поганая! – прозвучал тихий спокойный голос Брекстона из дальнего конца комнаты.
Стоя боком у окна и сложив руки на груди, Брекстон смотрел на улицу.
Я прошептал:
– Не надо, не надо!
Потом громче:
– Не стреляйте!
Дуло пистолета по-прежнему упиралось мне в лоб.
– Я думал, мы с тобой друзья, – сказал Брекстон.
– Друзья, – поспешил заверить я. – Конечно, мы друзья.
– Значит, вот как ты с друзьями поступаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117