что жертва делала в данном месте в данное время?
почему она не закричала (или почему закричала)?
почему убийца выронил орудие преступления и не поднял его?
почему убийца не сразу скрылся с места преступления?
И так далее, и так далее.
Можно часами, днями и неделями безрезультатно ломать голову над второстепенными загадками.
Убийство из-за случайных, необъяснимых деталей и в силу отсутствия свидетелей дает обильную пищу для догадок. Большинство этих неясностей не имеет решающего значения, и опытный следователь рано или поздно научается игнорировать попутные загадки как несущественные мелочи. Дело считается раскрытым, когда ясно главное – кто убил. А все остальное – шелуха, досужее любопытство.
В жизни не происходят эффектные сцены в гостиной а-ля Агата Кристи, где умный-преумный инспектор, усердно поработав серыми клеточками, рисует пораженным слушателям безошибочную картину убийства во всех подробностях.
Гиттенс прав: мир намного запутаннее, чем кажется нам – книжным идеалистам и романтикам.
Словом, моя беседа с Гиттенсом побудила меня к определенного рода смирению. Если остаются неясности, значит, быть по тому!
Я случайно узнал, что в последние дни перед своей гибелью Арчи Траделл нервничал в связи с какой-то проблемой. Но вполне возможно, что я так никогда и не узнаю, что за проблема мучила его в последние дни жизни. Больше того, очень даже вероятно, что это пустяк и мне и не нужно знать ответ!
То же самое можно сказать о Фрэнке Фазуло и о том давнем изнасиловании-убийстве полицейского в пабе: а на фига оно тебе – знать, что там случилось? Был Рауль или не было Рауля, какая разница? И вся эта головоломка с квартирой за красной дверью и убийством Траделла, и загадка, какого дьявола убийца ворочал труп Данцигера, – все эти «почему» да «как», возможно, останутся без ответа. Бог с ними, с малозначительными подробностями. Убийство Данцигера в общем и целом разъяснено. Все улики, несомненно, указывают на Хародда Брекстона. Все! А остальное – шум за сценой, болезненный зуд в мозгах, слухи и домыслы – чушь и гниль. Так что давай, Бен, согласись с версией – и угомонись.
Но одна загадочка застряла у меня в мозгах, и никакая самотерапия не могла изгнать ее из моей головы. Оставался один свидетель, который до сих пор, так сказать, не отмылся от грязи. А именно – Фрэнни Бойл.
Расставшись с Гиттенсом, я поспешил в центр города – найти Фрэнни Бойла и дожать его.
Я припарковал машину на Юнион-стрит и дальше пошел пешком мимо статуи Сэмюэла Адамса через огромную голую площадь перед мэрией.
Она называется Сити-холл-плаза, но испанцы, насколько я знаю, плазой называют уютную площадь, которая соответствует «человеческому масштабу». А эта плаза перед мэрией была размером с три-четыре футбольных поля. Пустыня, выложенная красным кирпичом. Невольно чувствуешь себя клопом, который норовит побыстрее переползти с одного края простыни на другой, пока не заметила карающая рука.
В тот момент я не знал, насколько уместно это сравнение с озабоченным клопом и карающей рукой! Я просто ускорил шаг, чтобы побыстрее миновать эту дурацкую площадь.
И вдруг рядом с моими ногами брызнули в разные стороны осколки кирпича.
Я оторопел и остановился. Я был в центре площади, так далеко от всех зданий, что с неба ничего свалиться не могло. И опять же потому, что я был в центре огромной площади, добросить до меня камень тоже никто не мог. Какой Геркулес швырнет камень на пятьдесят метров?!
Пока я гадал, что бы это все значило, кто-то невидимый больно ударил меня по левой руке выше локтя. Как молотом. Руку мотнуло в сторону груди. Я не верил своим глазам: на куртке зияла дыра, из которой лилась кровь. Боли сперва почти не было, только странное ноющее чувство в бицепсе. Даже показалось, что боль я машинально сочинил – просто глядя на дыру в куртке и кровь.
Я был настолько не готов к такому повороту, что лишь третья пуля, которая опять угодила в мостовую и раскрошила кирпич, только эта, третья пуля образумила меня.
Позабыв думать, я бросился бежать к зданию мэрии, виляя из стороны в сторону и нелепо пригибаясь.
Я сгоряча помчался в сторону Кэмбридж-стрит, хотя единственным ближайшим укрытием на этой лысой площади был вход в подземку – небольшой бетонный бункер. Поэтому я круто развернулся и побежал обратно, в сторону стрелка.
У входа в подземку было довольно оживленно – конец рабочего дня, труженики окрестных офисов направлялись домой. Некоторые прохожие с удивлением наблюдали за происходящим. Поскольку выстрелы были практически беззвучными, то мое поведение – безумный петляющий бег в полусогнутом состоянии! – вызывало спокойное любопытство.
Но тут, за несколько метров от входа в подземку, я вдруг выхватил из кобуры пистолет. Дурацкий, нелепый жест! В кого я, собственно, намеревался стрелять? Я ведь не видел стрелка, да и устраивать перестрелку в такой толпе было бы чистым негодяйством!
Однако мой пистолет превратил спокойное любопытство прохожих в панику.
Визг, крики, кто-то падает на асфальт.
Мне некогда было вытаскивать бляху полицейского. Я даже не стал кричать: полиция! Я просто забежал за стену и остановился перевести дыхание.
Молодой парень в нескольких шагах от меня испуганно пятился вниз по лестнице – по стенке, по стенке.
– Все в порядке, – сказал я. – Я полицейский.
– Вызвать полицию?
– Нет, спасибо, не надо.
Я лихорадочно соображал. Кто же мог стрелять в меня? Брекстон? Кто-то из его банды? Гиттенс? Ведь я только что оскорбил его расспросами о деле Траделла. Но оба предположения казались абсурдными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117