Данцигер остался для меня анонимным, неизвестным существом. Кстати, для большинства полицейских жертва преступления так и остается предметом. Это в принципе хорошо. Это спасает психику от перенапряга, позволяет не принимать работу слишком близко к сердцу. Только изредка – особенно когда жертвами бывают дети – профессиональная отстраненность перестает срабатывать.
Теперь, когда я увидел, как Данцигер жил, он обрел в моих глазах человеческие черты.
На одном снимке Данцигер и его друг стояли во фраках на фоне какого-то светского сборища. На другом они были на берегу моря, Данцигер нежно обнимал друга за плечо.
Я стал систематически просматривать все шкафы и ящики, даже в аптечку в ванной комнате заглянул.
На втором этаже был небольшой рабочий кабинет. Тут я взялся за работу всерьез. Папок и бумаг хватало; я хотел найти что-нибудь связанное с делом Траделла.
Не знаю, сколько времени я провел за этим занятием, но увлекся я чрезвычайно.
– Что ты, голубчик, тут делаешь?
Я подпрыгнул на стуле самым буквальным образом и выронил из рук папку, которую в этот момент просматривал.
– Ах ты Господи, мистер Керт! Как вы меня напугали! Зачем вы так тихо подкрались?!
– Я тебя спрашиваю: что ты тут делаешь?
– Я... о... о... обыскиваю.
– А ордерок на обыск у тебя имеется?
– Ордер на обыск в доме покойного – кому он нужен?
– Любопытная философия. Конечно, настоящему копу ордер в этом случае не нужен. Да только ты, деревня, полицейский лишь у себя дома, в Версале. А тут ты никто, штафирка штатская. Стало быть, ты нарушил границы собственности. И я тебя по праву арестую. Я тебя давно предупреждал – не суйся не в свое собачье дело. Тут тебе не там!
– Хотите арестовать меня за незаконное вторжение? Валяйте.
– А ты не задирайся. Не то напросишься.
По его мрачному виду не поймешь, на что я могу напроситься – на арест или на мордобой. Впрочем, у Керта всегда рожа боксера за секунду до первого удара!
– Ты и так по уши в дерьме. А если я тебя зацапаю в доме Данцигера, дела твои и вовсе плохи.
Он прав. Чертовски прав. Я в отчаянии потер виски кулаками. Жест мелодраматический. Но и ситуация уже отдавала дешевой мелодрамой.
– Что конкретно ты искал? – спросил Керт.
– Сам толком не знаю.
– Мы уже обыскали дом самым тщательным образом. Так-то вот... Кончай придуриваться, Трумэн. Что конкретно ты искал?
Я задумчиво пожевал губы – и решился:
– Вы мне ни за что не поверите.
– А ты попробуй. Я человек, способный удивить.
Мне ничего не оставалось, кроме как довериться ему.
– Я знаю, в связи с чем Данцигер был убит.
– Ах вот как! Ну и в связи с чем?
– Он вернулся к давнему-предавнему делу об убийстве Арчи Траделла. По моему мнению, он обнаружил истинного убийцу.
– И кто же, по вашему мнению, этот истинный убийца? Брекстон?
– Не знаю. Пока что.
– Откуда же у вас такая удивительная информация?
Не моргнув глазом я выпалил:
– От Брекстона!
Керт неожиданно расплылся в детской улыбке.
– Какая прелесть! Рассказывайте дальше – люблю сказки.
– Керт, это очень серьезно. Вы должны разобраться. Вы должны!
– С какой стати?
– Потому что я не вру. И потому... потому, что это ваша работа, черт возьми. Ваша работа – разбираться.
– Что ж, давай разберемся. Только при одном условии: шутки в сторону. Выкладывай мне все – все! – что знаешь. Без всего этого юридического дерьма – права обвиняемого, «без адвоката говорить не буду»...
– Согласен. Я вам расскажу все как на духу. Только вы уж возьмитесь за дело всерьез, без дураков. Умоляю вас, для меня это жизненно важно.
– Хорошо, – сказал Керт. – Колись!
36
Поворотные пункты истории сами участники исторического процесса, как правило, не замечают. Только позже, много позже, глядя назад, они удивляются: и как мы проглядели! Ведь все было очевидно!
Вот и я сегодня, задним числом, ясно вижу: тот день, когда Керт и Гиттенс предъявили мне улики в комнате для допросов, был поворотным моментом, когда обвинение против меня не то чтобы разом лопнуло, а как-то рассосалось, перестало быть актуальным.
Едва предъявив мне «неоспоримые улики», следствие вдруг забросило меня и пошло по другому следу.
Такое в уголовных расследованиях случается сплошь и рядом. Детективы сообща наваливаются на одну версию, потом вдруг возникает новый подозреваемый, и все разом, дружно, словно по команде, как эскадра в море, поворачиваются и ложатся на другой курс.
Громкие слова типа «нить расследования» – литературная выдумка. В реальности существует хаос версий, из которого следствие выхватывает то одно, то другое. Та версия, которая стала на время популярна, определяет угол зрения следователей – что они ищут, что видят, что игнорируют и так далее.
Однако мне как «участнику исторического процесса» в тот день отнюдь не было ясно, что я уже – так быстро и неожиданно – «наскучил» следствию и оно переключилось на другого подозреваемого.
Поэтому два следующих дня – субботу и воскресенье – я провел в состоянии тихой истерики. Не зная, что предпринять, я без устали прокручивал в фантазии худший вариант – как мне предъявляют ордер на арест, как меня допрашивают уже в качестве официального обвиняемого, как меня водворяют в тюрьму...
В тот понедельник, третьего ноября, мы с Келли с утра направились в суд на повторное слушание по делу Макниза.
На этот раз Макниз выглядел еще более развязным и самодовольным. И действительно, ему было от чего радоваться и выглядеть уверенным.
Адвокат Бек сообщил судье об убийстве единственного свидетеля по делу – Рея Ратлеффа. Поскольку все обвинение основывалось исключительно на показаниях покойного Рея Ратлеффа, адвокат потребовал прекратить дело за недостатком улик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117