– Не знаю. А ты как думаешь?
Она потупилась.
– Возможно.
– Ты знаешь, что твой отец ежедневно бывает на могиле твоей сестры? – вдруг спросил я.
– Да, знаю.
– Каждый божий день. А ведь столько времени с ее смерти прошло!
– Мало-помалу боль забывается. Но очень медленно...
– Твой отец сказал мне примерно то же самое.
Я допил виски. В душе воцарялся покой.
– Бен... Возможно, мне следует извиниться перед тобой, что я так наехала на тебя. Я поневоле обязана быть предельно осторожной и осмотрительной. В какой-то момент мне показалось, что Гиттенс прав насчет тебя и Данцигера. У тебя был мотив, средства и возможность...
– Кэролайн, время от времени нужно забывать про всю эту долбаную агата-кристню. Надо видеть перед собой живого человека, а не улики, мотивы и прочую лабуду.
– Пожалуй, ты прав...
– И второе, насчет самоубийства моей матери...
– Нет-нет, – так и вскинулась Кэролайн, опустила ноги на пол и села прямо в кресле. – И слышать не хочу! Ты ставишь меня в немыслимое положение!
– Рано или поздно нам следует через этот разговор пройти.
– Бен, я серьезно прошу тебя сменить тему. Даже в два часа утра и в номере отеля я остаюсь прокурором. Прокурором, на столе которого лежит незаконченное дело о самоубийстве Энни Трумэн!
– О'кей, понимаю, – сказал я, рассеянно постукивая по стеклу. И вопреки всяким «понимаю» продолжил: – Последней зимой моя мать вдребезги разбила нашу машину. Она вообще-то и близко не должна была к машине подходить. Я не просто ключи от нее прятал, а каждый раз, ставя машину у дома, отсоединял аккумулятор, чтобы она нас не перехитрила. Но она таки нас перехитрила: каким-то образом завела машину и уехала. Возможно, ей кто-то помог – кто был не в курсе. Хотя у нас в Версале все вроде бы в курсе были. Впрочем, мать моя настырная, кого хочешь уговорит-обработает... Короче, оказалась она на скоростном шоссе I-95 и поехала. Куда – неведомо. Может, она и сама не знала – куда. Может, просто заблудилась. Но по-моему, она направлялась в Бостон. Она любила Бостон и очень страдала от того, что разлучилась с родиной.
У меня слезы покатились из глаз.
Кэролайн не произносила ни слова.
– В какой-то момент она оказалась на противоположной стороне шоссе. То ли знаки перепутала, то ли поворот не там сделала. Наверное, для нее это был жуткий момент – все машины несутся прямо на тебя... В итоге она врезалась в бетонную опору моста.
Кэролайн охнула.
– Нет-нет, – поспешно добавил я, – она каким-то чудом легко отделалась. Синяк под глазом, царапины. Правда, машина всмятку. Даже ремонтировать не стали – бесполезно. Отец рвал и метал.
Именно тогда мать и приняла решение. Она сказала: «Бен, жить овощем я не хочу. Мысль об этом меня сокрушает». Она так и сказала – «сокрушает». Она была женщиной гордой и болезнь воспринимала как личное оскорбление, как унижение. А унижение было для нее всего страшней... Мать еще сказала, что не в силах в одиночку через все это пройти. А мой отец не тот человек, на которого можно опереться в подобной ситуации. В любой другой ситуации он – скала. Но не тут. Я... нет, сын для нее не мог быть опорой. Она всегда воспринимала себя как мою опору. Конечно, это не совсем правильно... или совсем неправильно. Тут опять-таки замешана ее гордыня...
– Бен, прекрати! Остановись!
– Она готовилась всерьез. Добыла книгу на эту тему. Исследовала вопрос. Потом стала копить таблетки. Не буду называть имени доктора. Он друг семьи. Он ни о чем не подозревал.
– Бен, я не желаю слышать продолжение!
– Было девяносто таблеток. Никакой возможности проглотить такое количество. Пришлось растворить их в воде. Девяносто красненьких капсул. Они, подлые, не желали растворяться! Мы по очереди размешивали воду в стакане. Размешивали, и размешивали, и снова размешивали...
– Бен!!!
– Таблетки в растворе очень горькие. Мать сказала, что надо бы со сладким соком или еще с чем. И смешала с бурбоном.
Кэролайн встала и подошла к окну. Она положила мне руку на плечо и умоляющим голосом повторила:
– Бен, ради всего святого, замолчи! Я не могу, права не имею это слушать!
– Я хочу, чтобы ты поняла.
– Я понимаю.
– Мама сказала: «Бен, возьми меня за руку». И я взял ее за руку. Тогда она сказала: «Ах, Бен, мой родной мальчик». И заснула.
– Бен, прекращай. Пощади себя самого! Пожалуйста, пощади себя самого! А я... я тебя уже поняла.
Я руками вытер глаза.
– Ты меня действительно поняла?
– Да, поняла, – прошептала она.
Мы поцеловались – прямо там, у окна, где недавно стоял Брекстон.
И это был совсем другой поцелуй. В тысячу раз лучше всех прежних.
Кэролайн впервые отдавалась целиком и безоглядно.
44
Несмотря на усталость, я проснулся рано, сразу после зари.
Тихо встал и прошел к окну.
Город прятался за серой дымкой, небо выглядело мрачно. Я задумчиво смотрел вдаль и пальцем обводил то место, где, по моим предположениям, располагался район Мишн-Флэтс.
– Ты что делаешь? – спросила Кэролайн.
Очевидно, я ее все-таки разбудил.
– Мне надо больше узнать про дело об убийстве Траделла.
– Зачем?
– Потому что Брекстон сказал... Слушай, где я могу добыть дополнительную информацию?
Она досадливо застонала.
– Ты пересмотрел все папки с делами. Чего тебе еще?
– Где-то что-то должно быть.
– Бен, в такую рань – и о работе...
– Мне не спится. Где-то затаилась информация. Но как до нее добраться?
– И об этом надо говорить именно сейчас?
– Извини, спи дальше.
– Попробуй полистать записки детективов.
Я удивленно обернулся.
– Записки детективов? Что это такое?
– Детективы в отделе убийств всегда имеют с собой блокнотики. Обычное дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117