Томми не захотел ждать.Майкл спросил:— Как вы вернулись в Мюнхен?— Меня подобрал полицейский на обочине.— Печальный случай для города, — заметил Гилмартин.— Томми ни в чем не виноват, — убеждал Аркадий.Майкл и Гилмартин молча обменялись взглядами — это был целый диалог. Потом директор поднял глаза и стал разглядывать небо.— Шито белыми нитками.— Если Ренко будет держаться этой версии, не так уж и плохо. В конце концов, он русский. Не будут же тягать его целый год. А потом учтите, что Томми ехал на восточногерманском «Трабанте», не очень надежной машине. На этом и будем стоять: машина оказалась ловушкой, — Майкл похлопал Аркадия по спине. — Возможно, вы чудом остались в живых.— Потеря Томми, должно быть, большой удар, — сказал Аркадий Гилмартину.— Точнее, личная трагедия. Он был не из тех, кто принимал решения. Исследовательская и переводческая работа, так ведь?— Да, сэр, — ответил Майкл.— Хотя и очень важная, — поспешил добавить Гилмартин. — Майкл знал русский лучше моего. Думаю, было бы справедливым сказать, что без наших умелых переводчиков русские сотрудники передрались бы между собой.Внимание Гилмартина отвлекли другие заботы. Он показал кусачками на незавинченные болты, закатившиеся в складку схемы.— Понимаете что-нибудь в спутниковых антеннах? — спросил он Аркадия.— Нет.— Боюсь, что при монтаже что-то поставил не так.— Сэр, мы подумаем, как закрепить ее от ветра, проверим, проходит ли сигнал и не поврежден ли кабель, — заверил Майкл. — А так, кажется, сделано отлично.— Ты так думаешь? — успокоившись, Гилмартин отошел назад, чтобы получше рассмотреть сооружение. — А знаете, будет еще убедительнее, если вынести стулья, и пусть люди сидят под зонтиком.— Сэр, я не уверен, что вы действительно хотите, чтобы под микроволновым приемником пили пепси.— Нет, — ответил Гилмартин. И почесав подбородок кусачками, добавил: — Разве только соседи. 23 Стас жил один… и не один. Находясь в прихожей, нельзя было не коснуться локтем Гоголя и Горького. В стенном шкафу обитали поэты от Пушкина до Волошина. Возвышенными думами Толстого были заполнены полки над шведской акустической системой, лазерным проигрывателем и телевизором. Всюду лежали горы годовых подшивок газет и журналов. «Малейшая оплошность, — подумал Аркадий, — и можно погибнуть под лавиной устаревших новостей, музыки, фантастики и романтической литературы».— Мне не нравится считать это беспорядком, — сказал Стас. — Предпочитаю считать это полнокровной жизнью.— Похоже на полнокровную жизнь, — согласился Аркадий.— Чего не хватает в гостиницах, — заметил Стас, — так это души.Лайка села у двери. Аркадий почти не видел ее глаз, скрытых под лохматой шерстью, но чувствовал, что она следит за каждым его движением.— Благодарю, но мне нужно кое-куда съездить, — сказал он.Оставшуюся после визита к директору радиостанции часть дня Аркадий следил за домом Бенца. Теперь уже смеркалось, и в комнате было почти темно. Он решил ездить на метро до закрытия или купить дешевый билет на первый утренний поезд и ожидать его на станции. Таким образом он станет скорее мигрантом, нежели бродягой. Он зашел к Стасу, чтобы только забрать вещи.Из головы Аркадия никак не выходил один вопрос. Он напрашивался сам собой, и в конце концов Аркадий не удержался:— А где остановился Макс?— Не знаю. Выпьем на дорожку, — предложил Стас. — Кажется, тебе предстоит долгая ночь.Не успел Аркадий возразить и, обойдя собаку, выйти за дверь, как хозяин сбегал на кухню и вернулся с двумя стаканами и запотевшей бутылкой водки.— Мечта! — воскликнул Аркадий.Стас плеснул по полстакана.— За Томми.От холодной водки у Аркадия на мгновение сжалось сердце. На Стаса алкоголь, казалось, никак не подействовал: он был словно хрупкая тростинка, которой не страшно наводнение. Он снова наполнил стаканы.— За Майкла, — предложил Стас, — и за змею, которая его укусит.Аркадий выпил и за это и поставил стакан на стопку бумаг подальше от Стаса.— Просто любопытно. Ты изо всех сил стараешься насолить американцам. Почему они тебя не выгоняют?— Немецкий закон о труде. Немцы не хотят держать иностранцев на пособии. Поэтому если у тебя есть работа, то тебя практически невозможно уволить. На станции проводятся собрания американской администрации и русского персонала. По закону протоколы составляются на немецком языке. Американцы выходят из себя. Майкл раз в год пытается меня уволить. Такое наслаждение, словно моришь голодом акулу. Во всяком случае, мои программы хорошо идут в эфире.— Тебе нравится ставить его в трудное положение?— Расскажу тебе, что значит по-настоящему трудное положение. Это когда евреи из числа сотрудников обвинили станцию в антисемитизме, обратились в немецкий суд и выиграли процесс. Вот это — трудное положение. И я не хочу, чтобы Майкл забывал о таких эпизодах.— А когда Макс снова переметнулся в Москву, разве это не было трудное положение?Стас тяжело вздохнул.— Трудно было нам с Ириной. Фактически трудно было всем. С безопасностью у нас и раньше были проблемы.— Майкл говорил. Взрыв?— Оттого у нас теперь ворота и высокие стены. Но бегство обратно в Москву главы русской секции — проблема безопасности на другом уровне.— Я бы сказал, что Майкл ненавидит Макса больше, чем тебя.— Это тебе так кажется, — Стас посмотрел на пустой стакан. — Я знаю Макса десять лет. Меня всегда поражало, как он мог ладить с американцами и с нами. Он менялся в зависимости от того, где он был и с кем он был. Мы с тобой русские. А Макс — жидкость. Он изменяет форму в зависимости от формы сосуда, который он заполняет. В жидком состоянии он король.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133