— Я вместе с твоим отцом шел на Берлин.Гуль махнул негнущейся рукой.— Мы вместе с твоим отцом маршировали по этой площади и бросили к ногам Сталина тысячу фашистских знамен.— Наши самые искренние соболезнования по случаю этой безмерной потери, — по-стариковски всхлипнув, проговорил Кузнецов.— Похороны назначены на субботу, — сказал Белов. — Перед смертью отец успел отдать кое-какие распоряжения. Он просил меня передать тебе письмо.— Мне оно не нужно.— Я не знаю, что в нем, — Белов попытался сунуть письмо Аркадию в карман. От отца — сыну, так сказать.Аркадий оттолкнул руку Белова и поразился собственной грубости и глубокому отвращению к этим старикам.— Благодарю, не надо.Шуксин, шатаясь, шагнул в сторону Кремля.— Тогда армию ценили. И советская власть кое-что значила. Тогда фашисты клали в штаны всякий раз, как мы сморкались.Гуль подхватил разговор.— А теперь мы стелемся перед Германией и целуем ей зад. Вот что мы получили, дав им подняться с колен.— А что, кроме плевков в лицо, мы получили за спасение венгров, чехов и поляков? — взрыв чувств, вызванных вопросом, превзошел физические возможности Иванова: дряхлый хранитель полевой сумки неуклюже оперся о крыло машины. «Все они здорово накачались, — подумал Аркадий. — Поднеси спичку — вспыхнут, как масляные тряпки».— Мы спасли мир, забыли? Мы же спасли мир! — настойчиво твердил Шуксин.Белов умоляюще спрашивал:— Почему?— Он убийца, — сказал Аркадий.— То была война.Гуль спросил:— Думаете, мы потеряли бы Афганистан? Или Европу? Или хотя бы одну республику?— Я не о войне говорю, — ответил Аркадий.— Прочти письмо, — умолял Белов.— Я говорю об убийстве, — повторил Аркадий.— Аркаша, ну пожалуйста, — по-собачьи умоляюще глядел на него Белов. — Ради меня… Он собирается прочесть письмо!Генералы взбодрились и окружили его. «Толкни — рассыплются в пыль», — подумал Аркадий. Кого они видят в нем? Его самого? Его отца? Кого же? Это могло стать моментом торжествующей мести, долгожданного исполнения детской мечты. Но событие было слишком печальным, да и в генералах, как бы гротескно они ни выглядели, в этой последней стадии беззубого старческого слабоумия было так много человеческого. Он взял письмо: на глянцевом конверте стояло его имя, выведенное неровными буквами. Конверт был легким и казался пустым.— Прочту потом, — сказал Аркадий и пошел прочь.— Не забудь! На Ваганьковском! — крикнул вдогонку Белов. — В десять утра.«А может, выбросить? — подумал Аркадий. — Или сжечь?» 8 Следующий день был последним днем так называемого «расследования по горячим следам», последним днем повышенной готовности в точках въезда и выезда, временем разочарований и споров. Аркадий с Яаком «сгоняли» по ложным следам Кима во все три московских аэропорта, расположенных на значительном расстоянии друг от друга к северу, западу и югу от Москвы. По четвертому сигналу они направились на восток, в тупиковый район, известный под названием Люберцы.— Новый осведомитель? — поинтересовался Аркадий. Он сам вел машину, что всегда было признаком плохого настроения.— Совсем новый, — утверждал Яак.— Не Юлия.— Нет, не Юлия, — подтвердил Яак.— Взял у нее «Вольво»?— Возьму. Во всяком случае, это не Юлия, а цыган.— Цыган?! — Аркадий остановил машину.— Ты же всегда говорил, что я отношусь к ним с предубеждением, — сказал Яак.— Когда я думаю о цыганах, то представляю себе поэтов, музыкантов, но уж никак не надежных осведомителей.— Этот парень, — заметил Яак, — продаст родного брата. Поэтому для меня он — надежный осведомитель.
Мотоцикл Кима был на месте — позади пятиэтажного дома. Темно-синий японский «Судзуки» — произведение искусства на хромированной подставке, объединяющее два цилиндра с двумя колесами. Аркадий и Яак обошли вокруг машины, восхищенно оглядывая ее со всех сторон и мельком бросая взгляды на дом: на верхних этажах — незаконно застекленные балконы; земля усеяна мусором, конечно же, выброшенным из окон, — коробками, пружинами от матрацев, битыми бутылками. Следующий дом стоял в сотне метров. Это был незавершенный участок строительства — расположенные на значительном расстоянии друг от друга жилые коробки с канализационными трубами, лежащими в незасыпанных траншеях, и с пересекающимися, поросшими сорняками бетонными дорожками. Пешеходов не наблюдалось. Небо было затянуто особого рода смогом, представляющим собой смесь из промышленных отходов и безысходности.Люберцы включали все, чего боялись русские, что должно было быть далеко от центра и не должно было быть в Москве или Ленинграде, что нужно было забыть и не видеть, словно здесь, всего в двадцати километрах от Москвы, начиналась дикая степь. Люберецкое население прямым путем попадало из детсада в профтехучилище, оттуда — на заводской конвейер, а затем — в длинную, до самой могилы, очередь за водкой.Люберцы, кроме того, были местом, которого так боялись столичные жители: отсюда молодые рабочие ездили электричкой в белокаменную бить ребят из привилегированных семей. Само собой разумеется, люберы выросли в мафию, питавшую особое пристрастие к разгону роковых тусовок и ресторанных компаний.Яак прокашлялся.— В подвале, — сказал он.— В подвале? — меньше всего Аркадию хотелось услышать именно это. — Если мы собираемся лезть в подвал, то нужны пуленепробиваемые жилеты и лампы. Ты их не заказывал?— Я не знал, что Ким окажется здесь.— Ты не совсем верил своему надежному осведомителю, так что ли?— Не хотелось поднимать лишнего шума, — сказал Яак.Беда в том, что подвалы в Люберцах были не просто подвалами. В них размещались тайные спортзалы — переоборудованные люберецкими парнями котельные и угольные ямы, где проводились запрещенные до недавнего времени частные занятия по борьбе самбо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133