Агира, Агира, безмолвно взывал он к небу. Агира, Агира.
И Агира наконец ответил ему. На глазах у Бардо, неподвижного, как большой черный камень, и Данло, чье сердце билось по-птичьи быстро, большая сова-самец появилась из посеребренной лунами тьмы и повисла над морским льдом. С высоким, резким, полным жизни криком Агира, не обращая внимания на людей внизу, устремился к своей подруге и тихо сел на ветку с ней рядом. Обе совы смотрели друг на друга, и их золотисто-оранжевые глаза, как отражающие друг друга зеркала, горели свирепой любовью.
Данло, Данло.
Самка вскоре снялась и полетела прочь — быть может, к своему гнезду в гуще леса. Самец задержался только на миг — и в этот момент, когда дыхание Данло клубилось белым паром, а планета медленно оборачивалась под звездами, он обернулся и посмотрел на Данло. Потом он внезапно раскрыл клюв и закричал, обращаясь к звездам, к морю, к ветру, а может быть, и к Данло, тихо стоящему в ночи. Это был крик победы и дикой радости жизни. В этом ужасном и прекрасном звуке заключалось все. Вот он, главный парадокс жизни, ее главная тайна, думал Данло, жизнь вечно стремится к бесконечным возможностям, однако все сущее в каждом отдельном моменте совершенно, завершено и уже достигло своего конца. Ведь в этой благословенной птице, одной-единственной, тоже заключено все. Все звезды всех когда-либо бывших вселенных пылают в ее оранжевых глазах, и все вселенные, которые еще будут, ждут, чтобы вылупиться из белых яиц, которые Скоро оплодотворит Агира. То же самое относится и к Данло, и к Бардо, и к каждой другой части творения Ничто, что когда-либо дышало воздухом мира, не было бесполезным, и ничья жизнь не пропала зря. Данло никогда не забудет страданий, омрачивших последние дни Джонатана, но всегда, закрывая глаза и вглядываясь в себя, будет видеть страшную красоту своего сына. Коли бы он мог вернуть Джонатана на этот холодный пустынный берег — Джонатана смеющегося, искрящегося жизнью, каким он всегда будет жить в памяти Данло и во времени, — Джонатан непременно сказал бы, что жить было хорошо. Прекрасная белая птица, второе “Я” Данло, подтверждала это, простирая свои изогнутые крылья и посылая в ночь свой крик. Ветер, дующий с моря, подхватывал этот крик и возносил его к звездным небесам. Ветер — это дикое белое дыхание мира; швыряя крупицы льда в обнаженное лицо Данло, он нес голоса Джонатана, и Старого Отца, и Катарины, и Ханумана, и всех деваки; голоса всех когда-либо бывших и всех, кто еще будет, сливались с голосом Агиры, крича: “Да, да, да”. А потом снежная сова снялась с ветки и улетела.
— Пошли, — сказал Данло, — я готов.
Он поднял Бардо на ноги и стал греть его пальцы своим дыханием. Сказав этим еще одно “да”, человек, наконец научившийся видеть, улыбнулся своему старому другу, и они вместе пошли к мерцающему под звездами городу.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227