Впереди медленно, как и подобает пожилому человеку, давно отвыкшему носиться сломя голову, выступал седовласый и седоусый старец, отягощенный годами, с изборожденным морщинами лицом, сутулый и определенно немощный. Д'Артаньян и сам решительно не узнавал де Варда в этом старце, казавшимся современником крестовых походов, по чистой случайности зажившемся на этом свете. Этот самый Джек Чаплин и в самом деле был непревзойденным мастером, настолько, что более суеверный, чем наш гасконец, человек мог бы подумать, что здесь не обошлось без колдовства, - даже стоя вплотную к де Варду, невозможно было узнать в почтенном старце молодого гвардейца кардинала...
Каюзак тоже подвергся разительной перемене - его, правда, не стали обращать в старика, но волосы и усы из темно-русых стали цвета перца с солью, а нарисованные морщины прибавили не менее двадцати лет к его натуральным двадцати пяти. Он тоже был одет с показной пуританской скромностью - и вдобавок покоился на носилках, закрытый до груди темным покрывалом, закрыв глаза и временами жалобно постанывая. Затея с носилками была придумана Уиллом, чтобы скрыть то, с чем не смогли бы справиться ни переодевание, ни мастерство Джека Чаплина, - великанский рост Каюзака. Трудно определить рост возлежащего на носилках под бесформенным покрывалом больного, если только не измерять его скрупулезно портновским футом, до чего вряд ли кто-нибудь додумался бы...
Тяжелее всего пришлось д'Артаньяну, имевшему облик скромной, немного мужеподобной - что в Англии не редкость - высокой девицы в строгом, чуть ли не монашеском темном платье давным-давно вышедшего из моды фасона. Ему приходилось ежеминутно следить за собой, чтобы семенить меленько, как девицам и приличествует, не размахивать руками при ходьбе, как гвардеец, не наступать на платье - черт, как они только передвигаются в этих мешках до полу, ухитрившись ни разу не споткнуться и не запутаться?! - не смотреть дерзко на зевак и уж тем более не искать на боку эфес шпаги. Уилл муштровал его достаточно долго, и д'Артаньян более-менее справлялся со своей ролью, набеленный и нарумяненный (что входило в некоторое противоречие с нравами пуритан, но, в конце концов, кто станет вносить суровую критику?).
Самыми суровыми критиками должны были стать соглядатаи - а их-то наметанным глазом д'Артаньян увидел по прибытии в порт не менее полудюжины. Искусных среди них было мало, должно быть, Винтер и Бекингзм действовали по принципу "числом поболее, ценою подешевле", и эти субъекты чересчур уж преувеличенно изображали беззаботное любопытство. А другие, наоборот, не давали себе труда скрывать, что зорко наблюдают за всяким встречным-поперечным, прямо-таки буравя его подозрительными взглядами.
Однако они выдержали испытание. Поначалу взгляды сыщиков скрестились на новоприбывших - и, мелкими шажками проходя в портовые ворота, д'Артаньян чувствовал себя словно бы под обстрелом дюжины мушкетов. Очень похоже, у него было не самое доброе и благостное выражение лица - но это, в конце концов, ничему не вредило. Как мужчина он считал себя если не красавцем, то, по крайней мере, привлекательным малым - а вот девица из него получилась довольно-таки уродливая, но это только к лучшему: нет ничего удивительного в том, что некрасивая девушка дуется на весь белый свет...
Никто к ним так и не прицепился. Но предстояло пережить еще немало неприятных минут - пока глава семейства, то бишь де Вард, ходил в канцелярию начальника порта отметить разрешение на отплытие, столь неосмотрительно выданное Бекингэмом "Арамису". В нем, правда, не значилось никакого имени и не было указано количество отплывающих - но кто знает, вдруг у Бекингэма хватило ума, опомнившись, отменить все собственные разрешения?
Оказалось, не хватило - де Вард беспрепятственно вышел из канцелярии в столь прекрасном расположении духа, что это было заметно даже под мастерским гримом. То ли Бекингэм забыл о своей неосмотрительной щедрости, то ли полагал, что д'Артаньян с друзьями уже все равно успел бежать из Англии, - вряд ли Винтер стал с ним откровенничать касаемо своих планов насчет гасконца...
Слуги вынесли на палубу носилки с болезным. Помогли подняться по узкой доске немощному главе семейства, столь добросовестно изображавшему дряхлость, что д'Артаньян прямо-таки умилился. В завершение столь же галантно и бережно помогли подняться на корабль угрюмой некрасивой барышне-пуританке.
И захлопали по ветру паруса, и поплыли назад лондонские улицы, и сердце д'Артаньяна исполнилось ликования... Увы, ему еще долго пришлось пребывать в женском облике - на всякий случай. Лишь когда они вышли из устья Темзы в открытое море и отдалились от него на парочку лье, капитан - человек, далеко не во все посвященный, но доверенный - смилостивился наконец, и д'Артаньян с превеликой радостью содрал с себя в крохотной тесной каютке ненавистные сценические тряпки, облачился в свой подлинный наряд, но долго еще с помощью вымоченной в капитанском уиски тряпке убирал с лица все следы мнимой принадлежности к женскому полу.
Гораздо позже, когда они проплывали мимо белых скал Дувра, увенчанных могучей крепостью, казавшейся на таком расстоянии детской игрушкой, оттуда вдруг послышался приглушенный расстоянием грохот, и над скалами взвилось тугое белое облачко. А потом то же самое повторилось еще дважды.
- Сигнал, - буркнул капитан, стоявший рядом с ним у невысокого борта. - Все порты Англии закрыты.
"Похоже, мы вовремя успели покинуть этот чертов остров, - подумал гасконец. - Спохватился, должно быть, герцог.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120