- Никак не могу придумать название для новой пьесы. Завтра ее будут играть, а подходящего названия нет до сих пор. Сначала я хотел ее назвать "Коварство и любовь", но это решительно не нравится... А ничего другого я придумать не в состоянии, бывают такие минуты, когда кажешься себе пустым и бесплодным...
- Знаете, как у нас говорят? - с жаром сказал д'Артаньян, обращаясь то к правому, то к левому из двух сидевших перед ним Уиллов Шакспуров. - Когда не знаешь, что делать, спроси совета у гасконца! О чем ваша пьеса, Уилл?
- О том, как в стародавние времена двое молодых людей полюбили друг друга, но не смогли соединиться из-за исконной вражды их семей и в конце концов покончили с собой...
Д'Артаньян старательно наморщил лоб, почесал в затылке. Лицо его озарилось:
- Уилл, а как их звали?
- Молодого человека - Ромео, а его возлюбленную - Джульетта.
- Ромео и Джульетта... - повторил гасконец. - Красивые имена, на итальянские похожи... Уж не в Италии ли было дело? Ага! Да что вам мучиться? Назовите вашу пьесу просто: "Ромео и Джульетта"!
- Разрази меня гром! - вскричал Уилл. - Вы гений, Дэртэньен! Как мне это раньше в голову не пришло? В самом деле, отличное название: "Ромео и Джульетта"! Мы еще успеем написать афиши! Послушайте, Дэртэньен, вы непременно должны прийти завтра на представление, я вам оставлю отличное местечко в ложе для знатных господ!
- Охотно, - сказал д'Артаньян. И тут его осенило вновь. - Послушайте, Уилл... А прилично ли будет пригласить на представление молодую даму? Из самого что ни на есть знатного рода, принятую при двух королевских дворах, английском и французском? Прилично ли это для дамы?
- Отчего же нет? - пожал плечами Уилл, и молодой Оливер Кромвель согласно кивнул. - В театрах бывают знатные господа и дамы, даже наша королева Елизавета посещала представления...
- Вот и прекрасно, - сказал д'Артаньян. - В таком случае, я воспользуюсь вашим любезным приглашением вкупе с очаровательной дамой... Если бы вы знали, друзья мои, как я ее люблю и как жестоко она со мной играет... Я даже стихи писать пытался, но дальше двух строчек дело не пошло, как ни бился... Ах, Анна, небесное создание, очаровательное, как ангел, и жестокое, как дьявол... Когда я впервые поцеловал ее на берегу унылой речушки в Нидерландах...
"Боже мой, что происходит с моим языком? - подумал он остатками трезвого сознания. - Я уже о многом проговорился, это все проклятое уиски... Этак выболтаешь и что-нибудь посерьезнее..."
Цепляясь обеими руками за стол, он поднялся и объявил:
- С вашего позволения, господа, я вас ненадолго покину. Подышу свежим воздухом, меня отчего-то мутит... Надо полагать, жаркое...
Он вышел под открытое небо, остановился у воротного столба. Легкий ветерок с реки Темзы приятно охлаждал разгоряченную голову и развеивал хмель. Поблизости, под навесом, сидели за бутылкой вина все трое слуг, и д'Артаньян, бессмысленно улыбаясь, слушал их разговор.
- Все бы ничего, - жаловался сотоварищам Любен, слуга де Варда. - Но сил у меня больше нету слушать здешнюю тарабарщину. Ну что это такое, ежели ни словечка не поймешь?
- Это называется - иностранный язык, дубина, - с явным превосходством сказал Планше. - Вот взять хотя бы нас с господином д'Артаньяном - господин д'Артаньян знает испанский, а я - английский.
- А я знаю московитский, - объявил великан Эсташ. - Когда я служил у господина капитана де Маржерета и заехал с ним в Московию во время тамошней войны, за два года научился болтать по-московитски. Один ты у нас, Любен, дубина дубиной, Планше тебя правильно назвал...
- Куда уж правильней, - сказал Планше, ободренный поддержкой. - Вот подойдет к тебе, дубина, англичанин и скажет: "Уэлкам, сэр!" И что ты ему ответишь?
- Ага, - поддержал Эсташ. - А подойдет к тебе московит и скажет: "Zdrav budi, bojarin". Что ты подумаешь?
- Да ничего я не отвечу и ничего не подумаю, - решительно заявил Любен. - Возьму да и тресну по башке и твоего англичанина, и твоего московита - конечно, если это не дворяне. Позволю я простонародью так меня ругать!
- Да что ты, это не ругань! - сказал Планше. - Англичанин тебе говорит: "Добро пожаловать, сударь!"
Эсташ сказал:
- А московит говорит: "Позвольте, сударь, пожелать вам доброго здоровья!"
- А вы не врете?
- И не думаем!
Так почему же они не говорят по-человечески? - удивился Эсташ.
- Они и говорят. Только по-английски.
- И по-московитски.
- Смеетесь вы надо мной, что ли? - возмутился Любен. - Чушь какая-то. Почему они не говорят по-человечески?
- Слушай, Любен, - вкрадчиво сказал Планше. - Кошка умеет говорить по-французски?
- Нет, не умеет.
- А корова?
- И корова не умеет.
- А кошка говорит по-коровьему или корова по-кошачьему?
- Да нет.
- Это уж так само собой полагается, что они говорят по-разному, верно ведь?
- Конечно, верно.
- И само собой так полагается, чтобы кошка и корова говорили не по-нашему?
- Ну еще бы, конечно!
- Так почему же и англичанину с московитом нельзя говорить по-другому, не так, как мы говорим? Вот ты мне что скажи, Любен!
- А кошка разве человек?! - торжествующе воскликнул Любен.
- Нет, - признал Планше.
- Так зачем же кошке говорить по-человечески? А корова разве человек? Или она кошка?
- Конечно, нет, она корова...
- Так зачем же ей говорить по-человечески или по-кошачьи? А англичанин - человек?
- Человек.
- А московит - человек?
- Человек.
- А англичанин - христианин?
- Христианин, хоть и еретик, - пожал плечами Планше.
- А московит - христианин?
- Христианин, хоть и молится не по-нашему, - сказал Эсташ.
- Ну вот видите! - воскликнул Любен с видом явного и несомненного превосходства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120