Вспомнил — в прошлом году, когда искали однорогого козла, в Бор-Кемике, у подножия горы, видели череп архара. Выломать рог, отпилить конец, выдолбить лунку — вот и форма.
Отправились туда вдвоем с Изат.
Айша-апа и Гюлыпан сидели на крыльце, грелись на солнце. Жалобно заблеяла в загоне Сурэчки. Айша-апа сказала:
— Гюкю, выпусти ее. Пусть побегает, травку пощиплет.
Сурэчки, настороженно кося глазом, прошла мимо, но
направилась не к Алаяку, как обычно пасшемуся невдалеке, а на холм, постояла там, роя землю копытом, глядя па дом. «Что это с ней? — подумала Айша-апа.— Куда она?» Сурэчки протяжно заблеяла и скрылась за гребнем холма. «Там тоже трава, никуда дальше не уйдет»,— решила Айша-апа и забыла о козе.
Мурату с трудом удалось разбить камнем череп архара. «Надо было взять с собой ножовку»,— с досадой подумал он, взвалив на плечо тяжелый рог с обломками челюсти. Как будто и недалеко нести, но, видно, ослабел за зиму, устал, пока добрался до дома. А главное, работа никчемная, весь рог ему не нужен, только конец. Рог был плотный и тяжелый, словно железный, затупившаяся ножовка с трудом взяла его. Мурат вырезал два брусочка, выдолбил в них лунки. Работа была ювелирная, но и торопиться некуда — днем раньше или днем позже пойдет на охоту, значения не имеет. Мурат проделал от лунок бороздки к краям брусков, туго связал их проволокой. Не приходилось ему прежде заниматься этим, только видел, как делали. Он распилил свинец на кусочки, подбросил в печь сухих дров. Гюлыпан принесла таз с водой, старый ковш.
— Надо кусочек жира,— сказал Мурат.
Принесла Гюлыпан и жир. Мурат бросил его в ковш, сунул его в огонь, через несколько секунд бросил туда кусочек свинца. Заранее облачившись в брезентовые рукавицы, держал форму с приделанным к ней проволочным держаком над тазом с водой, ждал, когда расплавится свинец. А сколько времени нужно для этого, он не мог вспомнить. Изат вертелась под ногами, Мурат строго приказал ей:
— Отойди подальше! И ты, Гюлынан, тоже близко не стой. Не дай бог, брызнет расплавленный свинец — до кости прожжет...
Наконец он решил, что хватит, вытянул ковш из печи, осторожно наклонил его, стал заливать. Удушливо завоняло паленой костью. Когда свинец стал переливаться через край, Мурат отставил ковш, обдал форму водой из чайника. Клубы пара заполнили комнату. Выждав несколько минут, Мурат охладил форму еще раз и размотал проволоку, стягивающую бруски. Пуля, вернее, большая круглая картечина с отростком со стуком упала на пол. Изат потянулась к ней, но Мурат сердито отвел ее руки:
— Что ты делаешь? Она еще горячая.
Через минуту он сам взял ее. Пуля была неровная, шероховатая. Изат разочарованно спросила:
— Этим можно стрелять?
— Можно, — улыбнулся Мурат. Его-то неказистый вид картечины не обескураживал. Снять лишнее напильником, прокатать между сковородами, подогнать к патрону, и пуля будет хоть куда.
Мурат отлил еще две картечины, с сожалением прикинул, что на четвертую свинца не хватит. Ничего, из остатков можно накатать дроби. Может, встретится улар или еще какая-нибудь птица...
Стемнело. Айша-апа вспомнила о Сурэчки:
— Гюлыпан, посмотри Сурэчки. Если пришла, загони ее.
— А где она была? — спросил Мурат.
— Да здесь где-то ходила, за холмом.
Гюлыпан вернулась растерянная:
— Нету ее. Звала, звала — не показывается.
Все вышли во двор. Сурэчки не было видно.
— Изат,— попросила Айша-апа,— у тебя голос звонкий, покричи ее.
Но и на голос Изат Сурэчки не отозвалась.
— А, чтоб она сдохла! — разозлился Мурат.— Может, с Алаяком пасется? Пойду посмотрю.
Мурат все обошел — Сурэчки не было. «А может, сама забрела в сарай и лежит себе?» Он вернулся, заглянул в загон — пусто.
Искать сейчас смысла не было — слишком темно. Мурат оглядел приунывших женщин, бодро сказал:
— Ничего, найдется. Ночи холодные, замерзнет — сама прибежит.
Они поужинали, и Мурат ушел к себе — доводить картечины, снаряжать патроны. Утром он встал раньше обычного, обошел близлежащие кручи и низины — Сурэчки как сквозь землю провалилась. Мурат вспомнил пропавшего однорогого козла. «Сговорились они, что ли? Ха,— осклабился Мурат,— ты как старая бабка, еще, того гляди, суеверным станешь... К тому же однорогий уже год как пропал. Вряд ли они через такое время свидание назначили...»
Завтракали молча, Айша-апа и Гюлыпан явно чувствовали себя виноватыми. Мурат чертыхнулся про себя. Должно быть, вид у него такой мрачный, «прокурорский», на всех тоску нагнал, вон даже Изат головы не поднимает... А в чем может быть вина Айши-апа и Гюлыпан? Что Сурэчки выпустили? Так все равно рано или поздно надо было выпустить. Не
сегодня, так завтра с этой тварью что-нибудь могло случиться... Жаль, конечно, козу,— можно сказать, последняя надежда была...
Айша-апа думала о том, почему могла уйти Сурэчки. Раньше, бывало, увязывалась за однорогим, но прошлым летом никогда далеко не уходила, сама возвращалась в загон с наступлением сумерек. А тут в первый раз выпустили, и сразу исчезла. Почему? Назойливо вспоминался ее крик, когда зарезали последнего козленка. Неужели Сурэчки поняла, что скоро может прийти и ее черед? Может быть, не так уж и непонятна любая скотина... Интересно, что она могла бы сказать, если бы аллах наградил ее голосом? О, тут Сурэчки многое могла бы припомнить... Наверно, в ее понимании все люди — существа безмерно жестокие. Мало того что выдаивают все молоко, предназначенное для ее козлят,— еще и убивают каждый год ее детей, и вывешивают их шкуры, чтобы она видела, вдыхала запах родной крови...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94