А куда денется, придет, конечно. В горах она всегда внезапно начинается. Может, завтра уже заметет, завьюжит, закроются перевалы. Обычно в это время каждый год с равнины присылали продукты, корм для скота. Теперь уж не пришлют, некому сюда ехать. Так что только на самих себя надо рассчитывать.
Мурат решил: надо скосить все, что можно. На плато Кок-Джайык и ниже, по всем ложбинам. Если не косами, так серпами. Вечером он собрал всех и изложил свой план. Его дружно поддержали — все понимали, что зима предстоит трудная.
Было решено, что дома останутся Изат и Айша-апа. Изат запросилась с ними — и новые места хотелось посмотреть, и от Мурата не хотелось отставать. Мурат задумался. Изат, непривычная к горам, наверняка быстро устанет. Выход нашла Гюлыпан:
— Ну хорошо, пойдешь... Но мы-то думали, что ты, как джигит, останешься с апа, будешь защищать ее...
Мурат едва заметно улыбнулся: «Молодец, Гюлыпан!» Он уже знал, что Изат упорно не хотела считать себя девочкой, ей непременно хотелось быть «джигитом». Она и одевалась по-мальчишески, и стриглась коротко. Гюлыпан, мельком взглянув на Мурата, продолжала:
— Здесь много волков, лис. Увидят они, что апа осталась одна, и съедят ее.
Изат задумалась, нахмурив брови, и робко спросила:
— А если и апа пойдет с нами?
— Ой, маленькая, куда мне с вами,— со вздохом сказала Лйша-апа.— Старая я по горам ходить.
Изат с сочувствием посмотрела на нее и молча присела рядом, облокотившись на ее колени.
— Ну что, пойдем? — подзадорила ее Гюлыпан.
— Нет, я не пойду! — решительно сказала Изат.— Идите сами. Я ведь джигит, а волки и лисы мужчин боятся.
Мурат отвернулся, пряча улыбку.
Вышли рано утром. Путь предстоял неблизкий — пройти иод скалой, перевалить через хребет и спуститься вниз. Можно было и ближе пройти, ущельем, но, не сговариваясь, направились к хребту — никому не хотелось пробираться через сумрачную сырую теснину.
Добрались наконец, наскоро выпили джармы1 и при- пились за работу. Мурат стал косить на склоне, а женщины рассыпались вдоль речки. Хотя на вид трава и казалась
1 Джарма — похлебка из дробленого жареного зерна.
зеленой, но была жесткая, перестойная, местами уже и поникшая. И то сказать, поздновато они взялись сено косить. Правда, вдоль реки, ближе к воде, трава была получше, да много ли там накосишь?
Дарийка и Гюлыпан взяли ровно, им косить не в диковинку. А Сакинай еще дома поняла, что с косой ей не справиться, стала серпом работать, в тех местах, где с косой все равно не развернуться. Дарийка, оглянувшись на нее, сочувственно сказала:
— Ей бы вообще дома остаться. Не надорвалась бы.
— Пусть работает,— отозвалась Гюлыпан.— Сколько ни сделает, а все помощь. Да и что бы она дома делала?
— Да оно так, конечно,— согласилась Дарийка.
Вскоре стало не до разговоров — Гюлыпан заметно отстала от Дарийки. Поглядывая на ладную, статную фигуру подруги, Гюлыпан невольно позавидовала ей. И не только ее силе и ловкости. Кажется, просто, весело, беззаботно живет Дарийка. Почти всегда в прекрасном настроении, всегда готова пошутить, посмеяться, ни на кого не держит зла, говорит прямо, все, что думает. Не делит работу на «твою» и «мою», в любую минуту готова прийти на помощь. Такой счастливый характер? Наверно... Но не только это, конечно,— выросла Дарийка в большой семье, с детства приучена ко всякой работе... И Гюлыпан не белоручка, но куда ей тягаться с Дарийкой. Та все так же неутомимо машет косой, словно и не чувствуя никакой усталости, а Гюлыпан казалось, что она вот-вот упадет на землю и больше не встанет. Спина словно чужая, пот разъедает глаза, и словно не коса у нее в руках, а многопудовый кузнечный молот. Остановиться бы, передохнуть,— ну кто, спрашивается, их гонит? Ну, не закончат сегодня, так ведь и завтра день будет, и послезавтра. Но нет, не может Гюлыпан остановиться. Совесть не позволяет. Пусть она и слабее Дарийки, не говоря уже о Мурате,— но ведь и Сакинай, как согнулась с утра, так, кажется, ни разу и не разогнулась. А что же она, слабее Сакинай? И Гюлыпан раз за разом поднимает все тяжелеющую косу, и машет ею, машет... А солнце все выше, припекает все сильнее, и воздух, казалось, застыл в абсолютной неподвижности. Минуту на то, чтобы подточить, подправить косу,— и снова мах за махом, снова шорох безвольно поникающей на землю травы.
Дарийка, оглянувшись, остановилась, нагнулась, вытирая лицо подолом коричневого платья, и крикнула наверх:
— Эй, бригадир! Отдых-то когда-нибудь будет? Смотри,
загонишь нас, упадем и не встанем,— кто назад понесет? И косы затупились, наточил бы хоть разок по-настоящему!
Мурат, оглянувшись, вытер косу пучком травы и медленно пошел к ним. Все, как по команде, собрались вокруг него.
— И в самом деле, пора и отдохнуть... Очень устали?
— Жарко очень,— пожаловалась Сакинай.
— Ну, пойдемте посидим в тени, поедим. Джарму возьмите, небось согрелась на солнце, надо было в тень поставить.
— Э, когда проголодаешься, все хорошо,— отмахнулась Дарийка.— Иди сам пей. Да косы нам наточи. А мы пока искупаемся.— Она искоса взглянула на Мурата и шутливо предложила: — А может, с нами пойдешь?
— Ладно языком-то молоть,— нахмурился Мурат.— Идите.
Неподалеку оказалось небольшое озерцо с чистейшей водой, сквозь которую просматривался каждый камешек на дне. Берега его заросли, только с запада оставалось открытое пространство, и там видны были следы,— вероятно, архары1 спускались на водопой. Обычно горная вода холодна как лед, но здесь она оказалась почти теплой — неглубокое озерцо прогревается солнцем. Женщины сначала ополоснули лицо и руки, стали раздеваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94