— притворно возмутилась Дарийка.— Уже и смотреть на нас не хочет! Ну, сейчас я покажу тебе!
Дарийка взяла пригоршню снега и ловко сунула Мурату за шиворот.
— Ты что, сдурела? — Мурат резко повернулся, чтобы схватить ее, но не удержался на ногах и упал в снег.
Дарийка скатала снежок и бросила в него. Мурат вскочил и попытался схватить Дарийку за полу телогрейки, но она увернулась и продолжала швыряться в него снегом. Подоспели Гюлыпан и Сакинай и тоже стали забрасывать Мурата снегом. Изат с веселым смехом бегала между ними, стараясь помочь Мурату отбиться. А он решил сначала расправиться с зачинщицей и погнался за Дарийкой.
— Дядя Мурат, сзади! — закричала Изат.
Он обернулся и едва не столкнулся с догонявшими его Сакинай и Гюлыпан. Он схватил Сакинай за плечи:
— А тебе чего?
Улыбка тут же сошла с ее лица. Прикусив губу, Сакинай едва не расплакалась. Гюлыпан, изловчившись, сунула ему за шиворот пригоршню снега и, расхохотавшись, бросилась бежать. Лицо Сакинай передернулось от злобы, она оттолкнула Мурата и, повернувшись, пошла прочь. «Ну и черт с тобой! — подумал Мурат, глядя на согнувшуюся спину.— Вечно ты со своими фокусами... В кои-то веки всем стало весело, а тебе все неладно...» Он погнался за Гюлыпан, но сбоку появилась Дарийка. Платок сбился на плечи, телогрейка расстегнута, глаза блестят, смотрят на него с веселым вызовом... И Мурат бросился к ней по глубокому снегу, быстро догнал и схватил за плечо. Дарийка запнулась и упала на спину. Мурат принялся заталкивать ей снег за шиворот. Дарийка взвизгнула и умоляюще посмотрела на него, тяжело дыша открытым ртом. Мурату вдруг захотелось поцеловать ее мелко подрагивающие губы, крепко обнять это молодое, пышущее силой и здоровьем тело, он наклонился над ней, но Дарийка выставила перед собой руки, слабо отталкивая его, и зашептала:
— Не надо, Мурат. Не теряй голову. Когда взойдет месяц, я буду дома. Слышишь, когда взойдет месяц...
Мурат пристально посмотрел в ее широко открытые глаза, медленно поднялся с колен, стал отряхивать снег. Оглянулся. Оказывается, Сакинай ушла совсем недалеко и теперь не отрываясь смотрела на них...
Он с трудом дождался вечера. И наконец-то выкатился на небо бледный серпик молодого месяца, облил слабым голубоватым светом занесенные снегом дома и горы. Но сидела за столом Сакинай, обычно рано укладывавшаяся спать, думала о чем-то, склонив голову, и Мурат наконец не выдержал, спросил, стараясь, чтобы голос его был безразличным:
— Что это ты сегодня? Может, вообще не собираешься спать?
— Да какой тут сон,— тяжело вздохнула Сакинай, не глядя на него. — Сердце болит...
XIII
Конец апреля. Наконец-то снова весна...
И вновь взгляды всех обратились к дороге. Неужели и теперь к ним никто не приедет? Ведь война давно кончилась, и перевалы должны быть открыты... А если... Нет, о плохом
старались не думать. Надежда — последнее, что умирает в человеке.
Женщины, будь на то их воля, и дня не остались бы здесь. Но как оставить Мурата? Он-то отсюда не уедет, пока не получит приказ... Да и как одним пускаться в трудный путь? Ведь у них всего-то одна лошадь... Сакинай, переломив себя, подбивала Дарийку и Гюлыпан: давайте упросим Айшу- апа, пусть поговорит с Муратом, чтобы всем вместе перекочевать вниз. Сколько же можно ждать? Зерна совсем почти не осталось, одно спасение — сушеное конское мясо, но надолго ли его хватит? Какой смысл тянуть до последнего? Если бы к ним действительно кто-то собирался приехать, то были бы уже здесь, ведь перевалы уже наверняка открыты... Гюлыпан отмалчивалась, а Дарийка только головой покачала: нет, Айша-апа на такой разговор не пойдет, она любит Мурата как сына и очень уважает и ценит его как раз за чувство долга...
— А перед нами есть у кого-нибудь чувство долга? — вспылила Сакинай.— О чем они там, внизу думают?
— Кто знает, что там сейчас, внизу,— примирительно сказала Дарийка.
На том разговор и закончился.
А Мурат все чаще думал о зерне, спрятанном в Конул- Джаре. Он уже понимал, что его затея отвезти подарки в райцентр нереальна. И на одном Алаяке все это не увезти, а главное — это зерно понадобится им самим. Что, если это зерно посеять? Хотя бы на том же Кок-Джайыке. Земля там хорошая, вода рядом. Одно маленькое «но» — как вспахать? Сохи-то нет. Но, наверно, можно что-нибудь придумать... Сбить две жерди, сделать наконечник, железо для него найти можно... Неужели он с этим не справится? Конечно, как-то придется объяснить женщинам, почему зерно осталось в Ко- нул-Джаре, признаться в том, что обманул их и что он даже не знает, кончилась ли война... Но это все равно рано или поздно придется сделать, нельзя же обманывать до бесконечности. Поймут его, простят... А может быть, в самом деле всем спуститься вниз? Сколько могли — работали, выполняли приказ, но дальше-то как? Наверно, поймут его там, внизу... У кого поднимется рука бросить в него камень?
Мурат знал у кого... У него самого, Мурата Бекмурзаева. Никогда он не простит себе, что бросил станцию, что прервалась цепь многолетних наблюдений, что не дрался до последнего... Да, трудно сейчас, но ведь не труднее, чем на фронте, под огнем вражеских снарядов. Как он тогда взглянет в глаза
Тургунбеку и Дубашу, любому солдату, вернувшемуся с войны? Нет, нельзя ему отсюда уходить... Это будет трусливое бегство* самое настоящее дезертирство...
Обдумывал он и другой вариант: нагрузить вещи на Алаяка и отправить вниз Айшу-апа, Изат, Дарийку и Гюль- шан. Как-нибудь доберутся... А он и Сакинай останутся здесь... Но он ясно видел, что и это не выход. Во-первых, что значит «как-нибудь»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94