Разве что темнота давила больше, чем в предыдущие зимы,— керосина почти не оставалось, Мурат берег его для фонаря, с которым ходил на станцию. И от большого ящика свечей, завезенного весной сорок первого, тоже почти ничего не осталось, и они коротали вечера при скудном свете, идущем из открытой дверцы печки, и рано ложились спать. Теперь Мурат все чаще оставался на ночь в доме Айши-апа — дрова тоже надо было экономить, и он редко топил у себя, лишь бы стены не промерзли насквозь.
В феврале морозы пошли на убыль, и Мурат перебрался к себе. Виновато смотрела на него Гюлыпан, когда он приходил обедать. Уговаривала Айша-апа: «Зачем тебе быть одному, холодно там». Мурат отмалчивался, вечерами недолго сидел после ужина и уходил в свой дом, топил печь, смотрел на красноватые отблески пламени. Одиночество уже давно не тяготило его. Как-то он даже подумал, что ему трудно будет с людьми, когда они спустятся вниз. И разве в доме Айшиапа он не был так же одинок, как здесь, в своем пустом, холодном доме?
И наконец-то замерзшее время тяжело сдвинулось с места и поначалу медленно, а затем все быстрее покатилось к весне. Новрус, мусульманский Новый год... Ходила по дому торжественная Айша-апа с дымящейся веткой арчи, истово молилась, читала суры из Корана. Решила забить козленка. Последнего... Заперли Сурэчки в загоне, но она тонко, пронзительно закричала, учуяв запах крови. Тревожно сжалось сердце Айши-апа: не к добру этот странный, чуть ли не человеческий крик. Мурат освежевал козленка, повесил шкуру на проволоку.
Айша-апа вспомнила:
— Гюкю, повесь и другую шкуру. Боюсь, не протухла
бы.
Гюлыпан вынесла шкуру козленка, забитого зимой, и тоже повесила на проволоку. Айша-апа отвернулась, сказала, подумав, Мурату:
— Не выпускайте пока Сурэчки.
Мурат с удивлением взглянул на нее, но согласился, пожав плечами:
— Хорошо, апа.
Айша-апа думала о Сурэчки: неразумное животное, а как закричала, когда козленка резали... Никогда такого не было. Сколько уже козлят принесла она, и все под нож пошли, а никогда так не кричала... Не к добру...
Мурат решил сделать на станции генеральную уборку. Протирал приборы, разбирал бумаги, старые журналы. Тут же крутилась Изат. Вдруг она воскликнула:
— Дядя Мурат, а что там такое?
— Где? — не понял Мурат.
— Да вон, под журналами... Книга, да?
И такая робкая еще, но радостная надежда прозвучала в ее голосе. Книга... Изат давно прочитала все, что нашлось во всех трех домах: «Коджоджаша», давно уже выученного наизусть, разрозненные части «Манаса», обрывки газет, даже метеорологические инструкции,— а тут вдруг книга... Мурат вытащил ее. Ни обложки, ни переплета, ни даже названия.
— Дядя Мурат,— умоляюще сказала Изат, прижав руки к груди,— дай ее мне.
— Конечно, возьми.— Мурат протянул ей книгу.
Изат тут же стала листать ее, жадно скользила взглядом по строчкам. Пыталась понять: «Изображение объективных процессов природы, а также в известной степени социально- политическая проблематика...» И дальше так — длинные, непонятные предложения, пока доберешься до конца, забываешь, что было в начале, и, сколько ни перечитывай, все равно непонятно...
— Дядя Мурат, что такое «социально-политическая проблематика» ?
— Что? — Мурат взял книгу, стал читать.— Н-да, это так просто не объяснишь... Дома разберемся, надо сначала убраться.
Изат принялась помогать ему, но краем глаза посматривала на книгу. Пусть и непонятно написано, но ведь на киргизском языке, это можно читать, и она прочтет десять, сто раз, но что-нибудь да поймет. И потом, там много картинок, да не простых, а цветных, можно долго рассматривать их.
Дома она сразу уселась за книгу, и тут же пришлось обратиться к Мурату:
— Что это такое?
Мурат прочел: «В живописи XVII века...» Палец Изат уперся в непонятную ей цифру XVII. Мурат объяснил, что кроме обычных, арабских цифр есть еще римские. Изат быстро поняла и стала читать дальше, но скоро устала от обилия незнакомых слов и принялась разглядывать картинки. И вдруг передернула плечами:
— Эй, нехорошо как.
— Что нехорошо? — взглянула на нее Гюлыпан.
— Голая... Смотри, такая же женщина, как вы, только совсем голая. Разве не стыдно, а?
— Что ты говоришь? — недовольно отозвалась Айша- апа.— Такого не может быть!
— Не верят еще, — недовольно сказала Изат и показала картинку.— Смотрите сами!
Айша-апа близко наклонилась к книге — и даже вздрогнула:
— О аллах... И в самом деле голая... Да убери ты ее!
Изат рассмеялась, сказала с торжеством:
— А кто говорил «не может быть»? Разве я вру когда-нибудь?
— Не смотри эту книгу,— сердито сказала Айша-апа.
— Но ведь если ее напечатали,— возразила Изат,— значит, всем можно смотреть и читать. Тут ведь и другие картинки есть...
Гюлыпан заинтересованно смотрела через плечо Изат и сказала, когда она задержалась взглядом на одной картинке:
— Это бурлаки. «Бурлаки на Волге».
— Откуда ты знаешь? — удивилась Изат.
— Знаю, — улыбнулась Гюлыпан.— Эта картина висела у нас в школе.
— А кто ее нарисовал?
— Репин. Да ты прочитай,— посоветовала Гюлыпан.
— И правда, Репин... А кто он?
— Художник... Великий русский художник. О нем рассказывала нам учительница истории.
— Все ты знаешь, джене, — с завистью вздохнула Изат.
— Ну откуда... Ты тоже будешь знать. Вот пойдешь в настоящую школу — много всякого узнаешь. Даже больше, чем я и дядя Мурат...
— А что такое «бурлак»? — спросила Изат.
— Это... как тебе объяснить...— Гюлыпан помедлила, вглядываясь в картинку.— Видишь, вон там река... Волга... А там баржа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94