Все трое сильно замерзли и торопливо спрятались под большим камнем, козырьком нависшим над дорогой. Видимо, и прежде здесь кто-то останавливался, чернело кострище, валялись обглоданные кости горного козла. Развьючили лошадей. Мурат с Изат набрали несколько охапок засохшего можжевельника, разожгли костер. Вскипятили чай, принялись за ужин, ели с аппетитом, макая лепешки в сметану и масло. Уставшая Изат быстро уснула. Мурат расседлал коней и, обтерев их, пустил пастись.
На рассвете, кое-как перекусив, по некрутому склону направились к перевалу, к которому вела узкая тропа. Впереди по-прежнему ехала Айша-апа, за ней Изат. Подъехали к месту слияния двух рек, и тут Айша-апа задержалась, дожидаясь Мурата, и сказала с какой-то опаской, даже как будто в лице изменившись:
— Дальше тяжелее будет. Лучше перевалим здесь.
Мурат молча пожал плечами, соглашаясь. Здесь так здесь, раз уж доверился Айше-апа, надо и дальше следовать ее советам. Но что могло так напугать ее? А впрочем, старый человек, мало ли что могло прийти ей в голову...
С подъемом ущелье суживалось, уже становилась и река на его дне, по берегам ее не было почти никакой растительности,— все ощутимее сказывалось высокогорье. Только скудная трава едва пробивалась среди камней. И все живое словно исчезло куда-то, лишь далеко из скал слышен голос улара да порхают маленькие пестрокрылые водяные птички.
К полудню добрались до хребта. Чем ближе надвигался он, тем тревожнее становилось на душе Мурата. Как будто и немало гор и перевалов повидал он, не раз приходилось проходить их, но Кара-Кыр выглядел как-то необычно. Это
был невысокий хребет, бычьим седлом лежащий на фоне черных гор, на которых не задерживается снег. Он с облегчением вздохнул, увидев, что лишь узкий склон с теневой стороны покрыт льдом, а по другую сторону шла бесснежная тропа, полого спускавшаяся вниз.
И наконец-то раскинулась перед ними, словно переливаясь оттенками рыжеватой шкуры рыси, прославленная долина Сырта, окаймленная горными грядами. Головокружительная голубизна безмерно высокого неба и ощущение какой-то неестественной, нечеловеческой тишины, которая бывает только в горах, хотя тишины в обычном смысле слова нет — длинными, тягучими волнами перекатывается чтоб, не похожее ни на голос, ни на мелодию... и ни на что другое не похожее, только на то, что бывает в горах и с чем хорошо знакомы люди, живущие здесь. Язык человеческий бессилен назвать по имени то, что чувствуют жители гор, и что вошло в их души, во все их естество, и что вряд ли дано понять человеку равнины...
И тревожит, возбуждает дух гор человека, впервые попавшего сюда... Раскраснелась Изат, мигом позабывшая недавние страхи от встречи с горами. Теперь ей кажется, что нет ничего прекраснее гор.
— Бывает же такое, а? Смотри, апа, сколько гор!
Ей кажется, что она среди волшебных гор Койкап из сказки, которую рассказывала ей Айша-апа.
— Там Иссык-Куль, да? — нетерпеливо спрашивает она у Айши-апа, показывая рукой, и та кивает головой.— А здесь долина, да? — И снова Айша-апа кивает, ей понятно и близко волнение Изат, ведь когда-то, очень давно, она и сама испытала такое.
— Ой-ууй?1 — бессловесно восклицает Изат, ей кажется, что весь мир, вся красота его — в этих горах, она еще не знает, что не один год ей придется прожить здесь.
Она никак не может уняться, крутит головой, оглядывая синие горные гряды, и пристает к Айше-апа:
— Как красиво, а? Правда, апа?
Айша-апа молча нагнулась к ней и ласково поцеловала в лоб. А у самой почему-то защемило сердце... Повернулась к Мурату, деловито сказала:
— Ну что, поехали?
— Да,— коротко отозвался он, трогая поводья. Хотя ему, давно привыкшему к этим горам, и понятна была радость
1 Ой-ууй? — возглас, удивление.
Изат, но неотчетливо тревожила печаль на лице Айши-апа. Все-таки странная женщина... Бесстрашно вела их по смертельно опасной тропе, а тут вдруг чего-то явно испугалась...
Они остановились у одинокого боярышника, растущего у подножия горы, где брал свое начало Сырт. Солнце еще не зашло, можно было и дальше ехать, но кони заметно утомились. Оно и понятно — два дня такого пути, и попастись толком негде было.
Одиноко зеленел боярышник, чуть ниже бился родник, напоминавший верблюжий глаз. На ветках боярышника навешаны старые тряпки, пучки конского волоса. От оголенного основания расходятся в разные стороны следы тропинок. Видно, не так еще давно это дерево почиталось как Мазар1.
Мурат развьючил коней и пустил их пастись.
А Изат никак не могла успокоиться, о чем-то разговаривала сама с собой, бегала по каменистому склону, иногда приседая на корточки. Айша-апа не сразу поняла, что она собирает дрова, и с умилением подумала: «Ах ты, девочка моя, малышка... Видно, услышала, что на ночь надо костер разводить, чтобы не замерзнуть...»
А Изат вдруг выпрямилась, держа что-то в руках, и крикнула:
— Апа! Посмотри-ка! — и быстро побежала вниз.
Айша-апа напрягла зрение, высматривая, что у нее в
руках. Палка или обломок уука?2 Но когда Изат подбежала, Айша-апа поняла, что это копье.
Бережно взяв из рук Изат, она осторожно положила его па землю и, беззвучно шевеля губами, стала молиться.
Мурату показалось, что дело не только в старческих привычках Айши-апа, она явно чем-то встревожена, как и тогда, при повороте к Кара-Кыру, и спросил:
— В чем дело, Айша-апа? Что-нибудь случилось?
— Да что могло случиться, сынок...— не сразу ответила Айша-апа.— Бывают дела, которые и при жизни не уходят из памяти, и, наверно, даже после смерти будут тревожить останки. Кажется, это копье осталось со времен Уркуна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94