— ни с того ни с сего спрашивает Вихторичиха.
— Есть, конечно.— Лоло подает ей заскорузлый сопливый платок.
— Кто-то тут разукрасил воздух! — насторожившись, объявляет Вайсабел.
— Я,— признается Лоло.— С перепугу напустил.
— Тьфу, ей-ей, один смрад,— нюхает морщинистая Вихторичиха Лолов тромбоз, в который он трубит, когда у него мокрый тромбон.
— Ступай вон смердеть, здесь едят! — Йожка выгоняет Лоло.
Снаружи льет как из ведра, студеный ветер срывает зеленые абрикосы, ломает мелкие ветки.
Йожко Битман затаился на Милоховом сарае. Поцем
не отозвался, и Йожко, почуяв неладное, нашел его, дохлого, у входа в сарай. Йожко сидит не шелохнется, так как за минуту до этого его отец прошмыгнул в сарай, где хотел, верно, подглядеть за Евкой Милоховой. Да не тут-то было, она враз вскрикнула: «Игор!» — и потом умолкла. Значит, опознала его.
Йожко на сарае головой вертит — никак в толк не возьмет, что там и как с его папкой.
В тесине находит дырку от сучка и заглядывает в сарай. В сарае рядом с Евкой Милоховой лежит Игор Битман и гладит ее по оголенной груди. Может, ударилась с перепугу, мозгует Йожко. Чего ему от нее надо? Понапрасну бы о ней не заботился!
Но на этом кончается его слежка: он ненароком сшибает серый бумажный комок, в котором осиное гнездо. Гнездо падает на доски, и Йожко — какая уж тут конспирация! — дает деру. Разъяренные осы в поисках виновника находят в сарае Битмана и Милохову. Битман выскакивает из сарая с одеждой в руках. Совсем потеряв голову, он шлепает прямо по луже. А Йожко следит за ними уже из укромного местечка в мокром малиннике и надивиться не может, почему они держат одежду в руках. Должно быть, отмахиваются ею от ос, приходит он к выводу и бежит домой, чтоб было алиби.
На углу Цабадаихиного сада вспоминает, как отец в первый раз послал его воровать. Тогда отец казался ему недосягаемым.
— Что хочу могу воровать?
— Что хочешь.— Отец весь мир ему подарил.— Но чтоб тебя никто не заметил. Не тот вор, кто крадет, а тот, которого схватят.
Крохотный Йожко притащил с Цабадаихиного огорода мотыгу, куда большую, чем он сам. Два дня спустя Игор Битман отнес ее Цабадаихе, с оговоркой, чтоб не пускала к себе всю эту ораву из богадельни.
— Не люблю совать нос в чужие дела, но на вашем месте я бы не доверял так. Мотыжку кто-то бросил в котельную, а я малость пообтер ее от угля.
Цабадаёва стала запирать калитку.
В сумеречной столовой отобедали. Лоло учит всех гражданской прощальной. Йожка упрямо слушает по едва слышному громкоговорителю сообщение об израильских провокациях и эскалации.
— Наша жизнь, что летний день, чредует тень и солнца свет,
и промелькнет она, как сон,
и ей вовек возврата нет,— запевает Лоло, дирижируя сжатым кулаком, потому что пение не ладится.
— Яро, пой!
— Голоса нет.— Яро кашляет, простужен не только он — вся столовая дохает.
— Как сон бежит за часом час
и исчезает в дальних далях,
так к вечеру увядший цвет
был поутру еще прекрасен,—
выводит Лоло рефрен — поет он один.
— Счастлив тот, кто жизнь свою труду отдаст,
и благодарной памятью народ ему воздаст,—
поет Лоло, ничего не замечая вокруг, и его красивый голос христарадника наполняет холодную столовую, берет всех за душу, даже Йожку принуждает оторваться от Среднего Востока.
Лоло кончает петь, на глазах слезы, он опускается на колени и заламывает руки.
— Пойте же, во имя милосердия божьего, хотя бы для Димко спойте, он ведь был нам как отец...
Йожка выключает арабскую конференцию на высшем уровне и говорит в тишину:
— Во имя божьего милосердия будем петь. Начинай, Лойзо!
Лоло не верит своим ушам, быстро отирает слезы и запевает:
— Наша жизнь, что летний день...
Игор Битман торопится отпереть мертвецкую. По дороге приводит себя в порядок. Осы искусали ему спину, под мышками, но у всех на виду только его пунцовое от злости лицо. Перед домом он вытирает о лохматого Гарино загвазданные полуботинки и становится на скребок, чтоб сбить грязь с подошв. Грязный старый пес немедля поднимает ногу и потихоньку мочится на Битмана.
На кровати на коленях молится Терезия Гунишова, чтобы не сойти с ума. За минуту до этого она еще прыгала, как девочка, и в такт напевала старинную песню-попросуху:
Я мальчонка-пастушоку овцы бродят по лужку, по деревне я хожу,
торбочка моя висит, пес на торбочку ворчит, киньте хлебушка туда, чтоб была она полна.
А как не заладились у нее прыжки, она опамятовалась и давай молиться — отчаяние, боль и невообразимый ералаш в голове при знакомых, дорогих сердцу словах молитвы вдруг исчезли, улеглись, утихли; Терезия Гунишова в покорной самоотреченности черпает покой. Не станет она противиться воле божьей. Может, это всего лишь испытание...
Она улыбается, закрытыми глазами видит своего жестяного бога: она ведь изо дня в день носила ему воду для цветов, крест был сразу же за ложбиной...
Феро Такач приносит маленькому Битману тысячу дробинок, но Йожко жалко кроны.
— Хочешь на куртку? — Он прикладывает к техасам Димкову пуговицу.
— Мне пять надо.— Феро разглядывает красивую пуговицу.
— Настоящее серебро,— торгуется Йожко.— За тыщу дробей. Но только четыре.
— Тогда пятую куплю.— Феро соблазняется.
— Нету ее у меня, одна в саду потерялась,— вспоминает Йожко о долгих Димковых поисках.— Если найду, отдам.
— Тогда сперва заплати мне, а потом я их куплю.
— Ну-ну-ну! Дай-ка сюда.— Йожко взвешивает коробку.— Принесу тебе все пять, знаю, где еще одна.
— Ладно. Иоланка дома? — Феро вытягивает шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37