— Ногу вывихнула,— говорит она Еве Канталичовой.
— Покажите мне другую тоже! — просит ее Ева. Ме- шаровой она «выкает», потому что здесь шеф.
— Ой-ой, другую-то я не вымыла,— смущается Каталин и, поднявшись, семенит в ванную.
Ева Канталичова смотрит на Игора Битмана, который нафискалил на ее мать, и той пришлось выйти на пенсию. Дома, вечерами напролет, Ева слушает проклятия на голову своего шефа, потому что старой Канталичовой ее пенсия кажется слишком маленькой. На должности управляющей она заработала бы в три раза больше. А накануне весны — и впятеро.
— Мне б какого снотворного,— говорит Битман.
Ева вынимает из шкафчика тазепам и прописывает двойную дозу в надежде, что Игор уснет как убитый и проворонит что-нибудь важное.
— Как мама поживает? — вежливо улыбается Игор Битман.
— Зовут ее поработать инспектором в управлении домами для престарелых, она собирается,— стращает самоуверенная Ева пана шефа; у нее была приятная ночь.
В процедурную входит Каталин. Игор Битман напускается на нее:
— Все у вас не слава богу!
Вспышка злобы вовремя проходит. Игор сахарно улыбается Еве.
— Спасибо вам, Евичка, и кланяйтесь мамочке.— Постукивая таблетками, он выходит. Если Ева не наплела — дела неважнецкие, Канталичова подложит ему свинью, работай она там хоть в свинарнике.
Йожка поднимается с постели в последнюю минуту. Бросается на колени и молится, чтобы все отдали богу душу раньше, чем он. Яро с ненавистью следит за ним, потом запускает в него шлепанцем.
— Пошли, господи, смерть Лоло-дураку,— шепчет, заламывая руки, Йожка, но в эту минуту его настигает шлепанец.
— Сам из рук выскочил,— пожимает Яро плечами.— Когда я обувался.
— Гореть тебе в адском огне! — берет на себя Йожка право пророчествовать.
— Ты уже похлопотал об этом? — спрашивает разгневанный Яро.— Вымой сперва хотя бы свое зловонное отверстие, которое только в минуту особого вдохновения я мог бы назвать ртом.
Йожка умолкает — изо рта у него несет, нездоровы и зубы, и желудок. Сполоснуть рот после еды он не успевает, спешит включить в столовой радио. Диктор говорит о всеобщем мире. Яро стоит у окна и смотрит на воробьев: они вдохновенно дерутся до тех пор, пока их не помирит любопытный битмановский щенок.
— Если просыпаюсь утром и ничего у меня не болит, враз пугаюсь — не помер ли я,— утешает Димко намаявшегося поясницей Требатицкого — того прихватило, когда нес тяжелую Иогану.— Живое болит.
У входа в столовую висит запыленный плакат «Словакия — вечнозеленый край». Лоло пальцем приписывает «ОТ ЗАВИСТИ» и, удовлетворенный, переступает порог. На столах стоят стаканы с молоком.
— Утром выпей молока — встанет свечкой у тебя! — возглашает Лоло и отвешивает низкий поклон: папашка едва не сваливается с него.
— Фу, похабник! — возмущается Терезия Гунишова.
— Свечкой! — взвизгивает Милка Болехова и закатывается смехом — изо рта даже крошки летят.
Лоло пользуется успехом.
Йожка, склонив голову, молит у небес Лоловой смерти. Веселого Лоло он терпеть не может, завидует ему. За свою мрачную бухгалтерскую жизнь он редко смеялся. Ревизии, ревизии...
К Еве Милоховой, заточенной в доме, входит почтальон Канталич.
— Открытка тебе, Евка!
По двору мчится Поцем — почтальон прихлопывает железную калитку перед его кривой мордой и ждет, пока
Ева не отгонит собаку на достаточное расстояние. Водитель Милох запретил бульдога привязывать; почтальон пробегает, пока Поцем еще далеко.
— Выпейте со мной за компанию! — Ева наливает в стопочки.
— Во время службы никак не смею! — отказывается Канталич для видимости и следом опрокидывает стопочку.
Пьют они и по второй — чтоб другую ногу тоже задобрить и не охрометь. Скучающая Евка прочитывает открытку от водителя дальних рейсов Милоха, вспоминающего на убогих сирийских дорогах свою драгоценную. На открытке глинобитная мечеть, под нею сидящие на корточках обыватели в бурнусах.
Евка наливает по третьей на посошок и отгоняет Поцема. Канталичу сразу легче шагается. Возле дома для престарелых он отдает маленькому Битману тяжелую пачку газет и почту для пенсионеров.
— Мне нужны две печати,— закидывает удочку Йожко.
— Запрещено,— улыбается почтальон, опрокинутые стопочки сейчас его особенно радуют.
— За три кроны. И старая сойдет. Она у вас тут сбоку, в сумке.— Шустрый Йожко открывает ржавую пряжку.
Канталич глаза таращит — он и то о старой печатке не имеет понятия. Йожко дует на нее и на стенке проштамповывает два конверта.
— Мы в расчете,— подытоживает он: Канталич за разноску почты платит ему три кроны.
Йожко прикалывает на доску объявлений четыре письма и открытку для Требатицкого, которую сперва прочитывает. Яна Требатицкого горячо приветствует Ежо. Йожко подмечает, что почерк и в самом деле мужской, похож на канталичовский.
В столовой чокаются толстыми стаканами с молоком.
Димко брезгует молоком.
— Когда у нас организовывали кооператив, доили — смотреть было тошно. Вымя грязное, навоз так и хлещет, по пальцам стекал прямо в дойник, а в большом подойнике — волос тьма-тьмущая. К молоку у меня полное отвращение.
— Твое Здоровье! — пьет за него Яро.
Димко подносит ко рту стакан кофе с молоком — Маришка варит ему кофе, но с тем же самым молоком.
— Коровий навоз — первейшее дело, потому как
взрыхляет землю,— вещает Димко.— Неспроста настоящие хозяева мечтали о полном дворе навоза. А нынче что видим? Тракторист сидит себе на тракторе и сыплет из мешка удобрение. Не растут у них зубы мудрости, им все невдомек, что земля должна дышать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37