Ясно было, что она ничего не слышит, кроме голоса старого мавра, сидевшего рядом с ней.
Эль-Каммас только один раз взглянул на решетку и сделал знак указательным пальцем, что знает о присутствии своего ученика и Рейнера, а потом вернулся к своим монотонным заклинаниям.
— Он вводит ее в транс. Ты подоспел как раз вовремя. Мой учитель гипнотизирует ее каждый день и сказал, что еще немножко и он достигнет цели.
— Если только он вернет Алуетт зрение… — начал было Рейнер, но слезы не дали ему договорить.
Он видел, как она опустила веки и длинные тени легли ей на щеки.
— Шшшшш. Слушай. Она в гипнотическом сне.
— Алуетт, когда я позвоню в этот маленький колокольчик, мы закончим наш разговор и ты проснешься, помня только то, что я прикажу тебе помнить, — сказал Эль-Каммас.
Как всегда, когда они разговаривали, руки и ноги у нее становились легкими, словно ничего не весили, а веки тяжелыми, так что она никакими силами не могла поднять их. А на душе у нее воцарялся абсолютный покой.
— Алуетт, в прошлые наши встречи ты уже многое вспомнила. Ты рассказала мне о своей любви к музыке, которая проявилась в полную силу после того, как ты ослепла. Мы обсуждали твое горячее желание стать монахиней, хотя ты и не знаешь, как оно зародилось в тебе. Ты не скрыла от меня, что согласилась отправиться в крестовый поход, только чтобы доставить удовольствие своему брату-королю. Потом ты встретила английского рыцаря, которого полюбила и который убедил тебя, что лучше тебе стать его женой, чем принять постриг. Даже Рейнер со своего места видел, как раскраснелись у Алуетт щеки и на губах появилась прелестная улыбка.
— Сегодня мы не будем говорить об этом, Алуетт. Мы вернемся в то время, которого чуть коснулись в нашу первую встречу. Давай вернемся в то время, когда ты ослепла.
Радостная улыбка мгновенно исчезла с лица Алуетт. Она отшатнулась от лекаря, сжала одну руку в кулак, а другую поднесла ко рту.
— Нет, я не хочу, — тихо, но отчетливо произнесла Алуетт.
— Придется, Алуетт, — ласково сказал мавр. — Мы и так долго избегали говорить об этом. Я знаю, это огорчает тебя… может быть, ты и ослепла из-за этого. Где-то глубоко внутри ты знаешь, почему ослепла, но твоя душа не желает, чтобы твой разум знал тайну, а это нехорошо. Мы должны отворить последнюю дверь, Алуетт.
Она сидела не шевелясь, но лицо у нее было испуганное.
— Сколько тебе было лет, когда ты ослепла? — спросил Эль-Каммас своим чарующим голосом.
— Восемь.
— Вернись мысленно в то время… перед тем, как ты ослепла.
Рейнер видел, как смягчилось лицо Алуетт, словно она действительно вернулась в детство.
— Где ты?
— Во дворце в Париже. Мы каждый год приезжали к королю Людовику.
Голос у Алуетт стал как будто тоньше и взволнованнее, более девчоночьим, что ли.
— Ах, да, к королю Людовику, твоему тайному отцу, — подхватил Эль-Каммас. — Ты его любила?
— Да, он был добр ко мне… когда мы оставались с ним одни, только мой папа и я. Он улыбается, гладит меня по голове, говорит мне, что я хорошенькая, хотя смотрит на меня печально, когда говорит это, а потом шепчет: «Вся в Лизетт». Он думает, что я не слышу, а я все слышу. Потом он обещает папа никогда не оставлять меня.
— Алуетт, твой настоящий отец, король Людовик, когда-нибудь обижал тебя?
— Нет.
— Кто там еще? Была у короля дочь, с которой ты играла? Там были принцессы?
— Ближе всех ко мне по годам Алее, но она уехал а в Англию. Она должна была расти вместе с детьми Плантагенетов, а потом стать женой Ричарда.
— А принцы? У короля Людовика были сыновья? — продолжал ласково расспрашивать Эль-Каммас.
— Один. Филипп. Он на шесть лет старше меня.
— Ты его любишь?
— Любила, — неуверенно проговорила Алуетт.
— А теперь? Скажи мне, какой он.
— Он одевается в шелк, бархат и меха. У него остроконечная бородка. Его всегда окружает много мужчин и женщин, с которыми он пьет вино и веселится.
— Алуетт, ты сказала, что любила принца Филиппа, а теперь его не любишь. Пожалуйста, ответь почему?
Лоб у Алуетт покрылся испариной. Она молчала.
— Алуетт?
— Я… Он не защитил меня… Он позволил меня обидеть…
— Обидеть? О чем ты говоришь? — спросил старый мавр.
— Нет… Я не могу… Мне больно…
— Алуетт, ты должна. Я обещаю тебе, как только ты расскажешь, тебе больше не будет больно. Никогда. Ты из-за этого ослепла?
— Да. — Рейнер почувствовал, что у него лоб тоже стал мокрый, и он наклонился вперед, не желая пропустить ни слова.
— Алуетт, что было именно так, перед тем как ты ослепла?
Алуетт долго молчала, и лекарь уже хотел было поторопить ее, как она заговорила сама, правда медленно и неохотно.
— Я во дворце. Проснулась ночью, а Эрменгарды нет рядом. Мне плохо без нее, поэтому я иду ее искать. Завернулась в простыню поверх рубашки и иду по коридору. Вижу комнату. Мне страшно… Но я думаю, может, Эрменгарда там, поэтому открываю дверь…
Голос Алуетт постепенно стихал, а дыхание учащалось.
— Алуетт, что было за этой дверью?
— Там темно. Факелы гаснут. Запах вина… женских духов… знатные юноши… они лежат там с женщинами…
— Среди них Филипп?
— Да.
— Филипп обидел тебя?
— Нет. Он… он совсем пьян. Я иду к нему, может, он знает, где Эрменгарда. Он подымается, хочет подойти ко мне и падает. Другой человек останавливает меня. Он… он говорит, что я хорошая девочка, смеется… трогает меня. Говорит всякие вещи…
— Всякие вещи?
Она заплакала совсем по-детски.
— Плохие вещи… О том, что я ублюдок и всем наплевать на меня. Что я уже созрела и меня пора пощипать… Что слаще всего на свете девицы…
— Филипп ничего не делает? — спросил Эль-Каммас, и в его голосе прозвучало недоверие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93