"Черта с два ты увидишь меня, девочка, – думал я, облизывая потрескавшиеся и сочащиеся сукровицей губы. – Мои датчики молчат. Значит, у вас тут ничего нет. Вы даже допустить не могли, что здесь можно залезть. Но вот – я залез. Я залез и теперь иду к тебе. Спешу на свидание. Ты слышишь? К тебе на балкончик лезет странствующий трубадур. Так что не ложись спать. Твой миннезингер спешит к тебе. Он хочет спеть свою лучшую песню. Песню для прекрасной госпожи. Для дамы распоротого сердца. Знаешь, как я ее назвал? "Лунный сонет бластера". Открой же окошко, домина! Тебе не слышится в слове «миннезанг» лязг железа?"
Не останавливаясь, я пересек траверсом шапку и, обогнув Чекуртан, вышел к базе. Я стоял над ней и немного сбоку, глядя на пробивающийся сквозь Щели свет, легкую изморозь на площадке, беззвучно поворачивающиеся тени камер слежения над входом и строгий абрис причального терминала, в углу которого вырисовывалась небольшая калитка для посетителей, способных передвигаться на своих двоих.
К сожалению, я не увидел наружного часового. Я знал, как маскируются внешние посты, но ничего похожего здесь не обнаружил. С одной стороны, это было хорошо. Отсутствие часового означало, что рой не придал серьезного значения случившемуся. С другой – плохо, поскольку я должен был сам взламывать дверь калитки, надолго выставившись на пороге прямо перед камерами.
Я прощупал глазами расстояние и крутизну снежника, ведущего к площадке, понял, что съехать не удастся, и, вдавливая поглубже каблуки в снег, начал спуск. Кровь билась у меня в висках, и лицо горело. Лунный свет сверкал на стальном клювике айсбайля. Звездная пыль оседала на ресницах. Черные горы водили вокруг Чекуртана свой колдовской хоровод.
"За все ответите, – думал я, медленно, словно каменный гость, печатая шаги. – За клоуна. За Юкиру. За тех, кто погиб в городе, и за тех, кто погиб в горах. У меня большой счет. Если б вы только знали, какой у меня счет! Все, кто не дожил, пришли сегодня со мной. Ян с Ганнимеда, Мика Сабуров, Райфл-навигатор, весь мой экипаж. А кроме них, еще десятки знакомых и незнакомых мне парней, сожженных вашими бластерами, нарвавшихся на ваши засады, схлопнувшихся в ваших ловушках. И еще жители зачем-то понадобившегося вам Керста. Кто сказал, что возмездия нет? Вот оно, идет к вам. Держитесь, гады!"
Я спускался на негнущихся от напряжения ногах, спускался, страхуя себя айсбайлем, и взгляд мой впивался, как приваренный, в неуклонно приближающийся портал. Я ощущал себя ангелом-мстителем и чувствовал, как праведный гнев распирает мне грудь. Я шел карать. Карррать! И «р» скрежетало у меня в горле, как разрывающаяся жесть. Может быть, я был неразумен. Возможно, у меня от усталости сорвало тормоза. Может быть, я даже действовал не по закону. Но сдерживать себя я уже не мог.
Да, впрочем, и не хотел.
"Повод! – думал я. – Только малейший повод! Хоть слово, хоть жест. И тогда я всех размажу по переборкам! Господи! Сделай так, чтоб хоть кто-нибудь из них дал мне повод!"
Я дошел до того места, где снежник смыкался со скалой, и замер на самом краю тени, метрах в тридцати от флаерной площадки. Простирающееся передо мной пространство было усеяно мелкими осколками взорванного когда-то гранита и залито лунным светом. Прислонясь к холодному камню, я глядел на нависающую надо мной громадную бронированную плоскость стены и думал о том, что еще три дня назад я и помыслить не мог, что когда-нибудь буду стоять здесь.
Я понимал, что стоит мне сделать еще один шаг, и останется только бег, сумасшедший, безостановочный бег короткого яростного штурма, когда в тебя лупят со всех сторон, а ты бежишь, пригибаясь и подныривая, стреляя во все движущееся и сверкающее, бежишь, безнадежно пытаясь сориентироваться в мешанине лифтов, коридоров, пандусов и эстакад, бежишь, влетая в тупики и выбираясь из них, перепрыгиваешь через разбросанные тела, падаешь, поднимаешься и снова бежишь – и так вплоть до самой дальней комнаты или наружной стены.
Я повернулся спиной к базе и огляделся. Здесь была конечная точка, где я мог оставить лишние вещи и в последний раз собраться с духом. Воткнув айсбайль в снег, я сел рядом и принялся снова менять подошвы. Затем я вывернул анорак пятнистой стороной вверх, приладил на грудь, прямо над фугасом, антиграв и рассовал по карманам дилютеры, отмычки, щупы и всякий другой хлам, из которого мне могла понадобиться в лучшем случае десятая часть. Термитные бомбы, нож и запасные батареи оказались на месте, в своих пистонах. Правда, одна из батарей смялась – видимо, когда меня впечатало в скалу, – но все остальные были в рабочем состоянии. Особенно внимательно я осмотрел бластер со станнером. Когда я падал, из них могли вывалиться зарядные устройства или, не дай Бог, сбиться настройка прицела. Однако оружие оказалось в порядке. Тогда я закрепил бластер под правой рукой, а станнер под левой и встал.
Что-то мешало мне, и, поразмыслив, я понял что. Я привык ходить на абордаж именно так, но для размотки этого преступления надо было оставить в живых как можно больше пиратов. Поэтому я поменял станнер и бластер местами, тут же переключив станнер на полную мощность. Может быть, это было чересчур. Я понимал, что попавший под луч испытает перед отключкой сильнейший болевой шок. В других условиях я бы никогда не пошел на это. Но сейчас я боялся рисковать.
Спрятав ненужные вещи в сумку, я нацепил ее на молоточек айсбайля и, отойдя, обернулся на прощание. Воткнутый в снег айсбайль со свисающей с него сумкой выглядели весьма символично. Больше всего они напоминали могилку. Но сейчас мне было на это наплевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111