После этого я захлопнул створки, проводил грузовик взглядом и, прицепив антиграв под грязное дно выглядевшего как чемодан контейнера, потащился домой.
В гостиницу я вернулся уже под утро, однако, кинув в утилизатор одежду и приняв душ, вдруг понял, что совсем не хочу спать. Глаза жгло, рот был полон кислой слюны, и под черепом перекатывалась гулкая пустота, но я знал, что ложиться сейчас бессмысленно. После катастрофы такое случалось со мной постоянно. Днем я бывало засыпал в самых неподходящих местах, не в силах бороться со склеивающимися веками, а ночью ворочался на скомканных простынях, безнадежно пытаясь понять, как теперь надо жить.
Стараясь справиться с охватившей меня нервной дрожью, я сел к компьютеру, сбросил в него снятую с грузовика информацию и начал просматривать то, что мне прислал Давантари. Пакет оказался достаточно большим, но совершенно неупорядоченным. Кроме трех с лишним десятков монографий, посвященных революциям и тоталитарным режимам Земли, Меркевепуну и Шакшарта-Д, в нем содержалось около двухсот мегабайтов документов, в основном программных заявлений ведущих политических сил и постановлений правительств, относящихся к экономике их стран или планет. Работать без внутреннего систематизатора с таким пакетом было крайне сложно, и я с тоской подумал о том, что прочитать всю эту груду материалов мне не удастся, видимо, никогда.
Я сидел у компьютера, бессмысленно проглядывая файлы, механически раскрывая и тут же убирая текст, когда что-то засевшее в уголке сознания, словно соринка в глазу, заставило меня остановиться.
У меня сложилось впечатление, что я только что просмотрел что-то важное или по крайней мере необычное. Колеблясь, я еще раз прислушался к себе, устало потер виски и попросил компьютер дать реверс. Сначала мне показалось, что я ошибся. Два последних файла были абсолютно не интересны. Один из них представлял собой земной документ середины двадцатого века о необходимости добровольных пожертвований для фронта, а второй – монографию какого-то веганина, посвященную самоуничтожению из религиозных соображений одного из народов Шакшарта-Д. Зато третий файл оказался как раз тем, что я искал.
Слегка ошарашенный, я смотрел на экран, удивленно разглядывая длинный и бессмысленный ряд компьютерных символов, и думал о том, что, наверное, стал уже засыпать, раз не обратил на это внимание сразу. Файл назывался по пяти первым значкам ряда J7b14 и помещался в списке по алфавиту.
Однако полная его абсурдность свидетельствовала о том, что Давантари скорее всего не имел к нему никакого отношения. Что это был за текст и вообще была ли эта запись осмысленным текстом, оставалось только гадать.
"Завтра, – сказал я себе, – завтра ты все узнаешь. А сейчас пойди и попробуй уснуть. Для тебя это гораздо важнее, чем любой файл, и даже важнее, чем судьба местной цивилизации. Ты у себя один, другого такого нет".
"Завтра, – продолжал думать я уже в постели. – Новый день, новый круг. Бесконечные круги отчаяния, от которого никак не избавиться. А ты образовался, дурачок! Непонятный файл – может быть, хоть он отвлечет тебя немного? Нет, не отвлечет. Ничего тебе не поможет. Ни вся эта морока с умными книгами, ни девки, ни купленная тобой гостиница. Ты порченый, гнилой изнутри, с рваным сердцем. Ты зря выжил, толку от тебя уже не будет. Хорошо хоть, что ты догадался оставить ойкумену. По крайней мере ты теперь в этой твоей гостинице не мешаешь жить другим. А то один твой вид вызывает рвотный рефлекс. У Оклахомы, например. Забейся в дыру и сиди. Это теперь твой удел – сидеть в дыре. Ты только досиди достойно, немного вроде осталось…"
Мысли спутались, и я наконец провалился в темную пучину сна, который, как всегда, должен был окончиться кошмаром. Однако просыпаться было еще хуже, чем видеть сны. Даже акулы, прижавшие меня к рифу, были приятнее ожидающей меня действительности. И только когда я понял, что давно уже разговариваю с Мартой, отчаянно пытаясь доказать, что она всегда была ко мне несправедлива, я сел, стараясь открыть слезящиеся от рези глаза.
Не одеваясь, я добрел до кресла напротив кровати и рухнул в него, с омерзением глядя на разобранную постель. Смятые, пожелтевшие простыни не менялись вот уже три дня. Я запретил уборщику часто перестилать их. Чистое белье кололо мне тело и напоминало погибший "Трезубец", который я, не жалея энергии, заставлял вылизывать дважды вдень. Я понимал, что все это должно плохо кончиться, но ничего не мог поделать с собой. Я устал бороться, тем более что шансов у меня не было никаких. Я медленно дрейфовал к последней гавани, и мне было абсолютно все равно, какие простыни окажутся подо мной в последнюю ночь.
"Но ведь ты еще не умер! – сказал я себе. – Это морок и бред. Они развеются. Надо только время, и ты придешь в себя. Начни с малого. Убери, например, постель. Или по крайней мере перепрограммируй уборщика. Ну! Давай же!"
Но ничего такого я не сделал, а только, поморщившись от нелепого пафоса, потянулся к лежащим на полу шортам. И тут вдруг вспомнил, что хотел связаться с Давантари. Воспоминание о вчерашнем файле быстро привело меня в чувство. Было в этой истории что-то тревожное, проступающее сквозь непонятный текст, как тайные знаки дьявола на нагретом пергаменте. Однако информация моя, похоже, совсем не заинтересовала Давантари.
– Да мало ли что это может быть, – сказал он, и мне показалось, что в тоне его проскользнуло раздражение, вызванное необходимостью тратить время на пустяки. – Но ты не волнуйся, я все проверю и вечером сообщу.
– Хорошо, – согласился я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111