Вместе с ним вошел и Горов.
– Постоялец мой залег, – предупреждала старуха, пока Горов обметал в сенях ноги, – смотри, осерчает.
– Кого черт принес? – донеслось из боковушки, закрытой пестрой занавеской. – Дверь высадят, холода напустят… Что – Веревкин?.. Катись к своему Веревкину, знать не желаю!.. Вдвоем?.. А я сейчас обоих, у меня это быстро!..
Хозяйка знала военные порядки, а гонец из штаба – нрав ее постояльца: гонца тут же как ветром сдуло.
Хозяйка, указывая в сторону занавески, пояснила Горову: «Он веселый… Из Москвы вернется, песни поет…»
– Дальний Восток? – восклицал постоялец, отдернув для лучшей слышимости полог на дверном проеме, но не показываясь. – На хрена мне нужен Дальний Восток!.. А если год под Старой Руссой, не вылезая, это как? Силой вломятся, на голову сядут…
– Я не силой…
– А то я не слышал, как вдвоем избу таранили!
– Меня направили…
– Топай, Дальний Восток, откуда пришел!
– Афанасий Семенович, что же ты на ночь глядя человека гонишь, – вступилась за Горова старуха. – Или лавки моей жалко? Не пролежит. А уж засветло разберетесь.
Кровать под Афанасием Семеновичем протестующе скрипела.
– Афоня Чиркавый гремел и будет греметь, – откинул он занавеску, выходя на свет и нетвердо стоя на ногах. – Командовать? – с вызовом спросил он.
– Командую! – в тон ему ответил Горов.
– От Веревкина?
– От Тихого океана, сказал же…
– Веревкин на мое место кандидата подбирает? Избавиться хочет? – Темные, цыганского типа глаза Чиркавого диковато сверкали.
Горов, переминаясь на пороге, готов был хлопнуть дверью, его удержала Золотая Звезда Героя на гимнастерке фронтовика.
– Напугал Веревкин, страсть! – гремел Чиркавый. – ~ Воздушные стрельбы назначил! Отлично. Даже очень хорошо. С тобой в стрельбе состязаться? Пожалуйста. Хоть с Клещевым, хоть с Барановым!
– С поезда я, «состязаться»… Десять дней тряслись, все еще еду…
– Ах. притомился… Устал!.. А год под Старой Руссой, не вылезая, одна официантка, зубная врачиха да фря, которая строит из себя недотрогу… – При слове «фря» он запнулся, сморщился, одумываясь, не лишку ли хватил, и продолжал: – И ведь опять туда, в болото, неужели пожить отдельно не заслужил?.. Переучиваться?.. Или же Веревкину наушничать?
– Будь здоров, Чиркавый! – грохнул дверью Алексей. Уязвленный в лучших своих чувствах, смиряя обиду, раздумывал он на крыльце, под звездами, куда ему податься, в какие ворота стучать, а старуха за его спиной, в сенях, пеняла постояльцу: «Чем одному-то маяться, сели бы рядком да песни пели… поезд из Москвы последний, теперь до утра не будет…» – «Не будет?» – «Нет… Человека на мороз выставил, десять дней, говорит, трясся… Хорошо ли, Афанасий Семенович?..»
Дверь позади Горова раскрылась.
– Мерзнешь, Дальний Восток? – Чиркавый стоял перед ним, придерживаясь за скобу. – Какие все в тылу барышни, слова не скажи, сейчас в обиду… Давай в избу! Повторять не буду, сказано – не студи!..
Алексей, прохваченный морозцем, прошел к протопленной печи, молча начал раздеваться.
– Водка есть? – спросил Чиркавый. – Спирт? – Он брезгливо поморщился. – Давай спирт. Мать, что с ужина осталось?.. А много и не надо, рукавом занюхаем…
Непьющий Горов, слова не говоря, достал припасенную для первого фронтового застолья баклажку. Чиркавый одернул гимнастерку, примял ладошкой волосы, плеснул из фляги по кружкам: «Дай бог не последняя!»
С Золотой Звездой Героя фронтовик Чиркавый свыкался медленно и трудно. В морском порту, где до призыва в армию его знали как хваткого стропаля, парни от моды не отставали. Один щеголял в «капитанке» с надставленным плоским лакированным козырьком, другой форсил хромовыми сапожками «джимми» с вывернутыми наружу желтыми голенищами, а на маленьком Чиркавом всегда красовался берет с помпоном, выменянный у боцмана канадского лесовоза на бухточку манильского троса. Других, более существенных отличий от портовой братвы Афоня не имел, отсюда и прозвище его – Беретка.
За полтора года боев лейтенант Чиркавый поднялся до капитана, получил эскадрилью и недавно стал Героем. В нем ожидали теперь проявления добродетелей и достоинств, которых до Золотой Звезды никто в Чиркавом не подозревал. Это всегдашнее, где бы он ни появлялся, ожидание стесняло летчика; гордясь наградой, он чувствовал себя подчас не в своей тарелке. Повезли Героя на камвольный комбинат налаживать шефские связи. Повели по цехам. Объяснения он слушал рассеянно. «Как в курятник попал», – улыбался фронтовик обалдело, провожая женские мордашки, – в таком прекрасном окружении он давно не бывал. Девчушкам, ойкнувшим в дверях, он выразительно мигнул, председательшу месткома обхаживал на портовый манер, высказываясь за танцы, записывая телефончик… Комсомольский секретарь, очкастый малый с птичьей грудью, взяв дорогого гостя под локоть, повел его в президиум: «Расскажите, как бьете захватчиков, что пережили…» При виде гремевшего аплодисментами зала игривость сошла с Чиркавого. Что им говорить? – встал в тупик летчик, глядя на усталые в сочувствии и ожидании обращенные к, нему лица женщин, жаждавших какой-нибудь весточки, живого слова о ком-то из близких… Не он им нужен, не Чиркавый: «Как бьете захватчиков»?.. А что говорить, если под Старой Руссой нам, братцы, пока не светит… Закопался фриц в землю, зенитки понаставил, на барраж выходишь – темно в небе. Весь год на «ишаках» «Р-пятых» прикрывали; все, что было, брал Сталинград, все в него как в прорву уходило. Чтобы отвлечь врага от Сталинграда, наступать было сунулись под Старой Руссой… не при женщинах о том вспоминать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133