Теперь-то его подавно никто не слушал.
– Пух-перо! – кричала аэродромная обслуга. – Потроха сыплются!..
– Отличный удар, «Река-семь», отличный! – сдерживаясь, чтобы тоже не перейти на крик, передавал наводчик «ЯКу». Микрофон в его руке приплясывал, в дикции слышался баритональный рокот.
– Снаряды доставлены, товарищ генерал, – доложили Хрюкину, – пушки заряжают!
– Амба, флагман! – пел наводчик. – «Река-семь», «Первый» вас благодарит!.. Слева, под одной примерно четвертью… меньше четверти…
– Вижу!
«На месте капитан, – понял Хрюкин. – Потянет…» В тон наводчику, сам от себя того не ожидая, подстегнул «Реку-семь» по-немецки:
– Hoi ihn runter!! – вложив в напутствие всю боль только что пережитого смятения.
– …За наш десятый «А»!..
– И «мессер»… товарищ генерал?! – не веря собственным глазам, капитан приподымался на носки, вытягивал красную, испеченную ларингами шею, сопровождая падение «Ме-109». Так, вытянувшись и замерев, дождался он эха близкого взрыва. Коротко кивнул головой: – И «мессер» испекся. С одного захода двоих. – Он возбужденно смотрел на генерала. – Мне, например, такого наблюдать не приходилось.
– Ответственный товарищ «Река-семь», – повторил Хрюкин. «К ордену Красного Знамени», – решил он.
– Вот вам и бугай Брэндле! – ликовал капитан, путая Брэндле и Киршнеера. – Наелся кислых щей ваш Брэндле!.. Бобик сдох!.. Товарищ генерал, «Река-семь» парит!.. Передает, будет садиться у нас…
– Всех с посадочной!.. Санитарку!.. Летчика, живым и здоровым, ко мне!.. Живым и здоровым!..
Впервые представ перед командармом, Павел, как подобает Солдату, хотел бы козырнуть и «репетнуть», но гвоздь, загнанный в плечо, не позволил руке описать молодцеватое строевое движение, он невольно склонил к отяжелевшей, непослушной кисти голову, отчего принял вид усердливый и неуклюжий.
– Что самолет? – спрашивал генерал, переводя быстрый взгляд с летчика вновь на стоянку, где несколько минут назад решалась судьба вылета и где теперь «ЯК», прохваченный ливнем железа, получал первую помощь.
Озабоченность, с какой задавался вопрос, была повышенной и для самого Хрюкина, пожалуй, неожиданной: дело, разумеется, не в «ЯКе». Генералу тоже надо было прийти в себя.
– Плотный удар, близкий взрыв, – качал головой Тимофей Тимофеевич, удивляясь порознь и редкостной силе атаки, и неказистой фигурке стоявшего перед ним лейтенанта. В одно целое они как-то не связывались. – Кучность рассеивания очень высокая.
– Много пробоин, хвост издырявлен, – удрученно признавал Павел факт, для летчика весьма прискорбный.
– Дистанция огня?
Техническая служба ставила диагноз «ЯКу», генерал зондировал летчика.
– Предельная. – Лицо лейтенанта горело румянцем; разговор с командармом складывался не так, как об этом ему мечталось: в нем не было общего для них обоих прошлого. Одно настоящее, данный момент. Все заслонял собою поврежденный «ЯК».
Генерал терпеливо ждал точного, цифрового ответа.
– Кто ее мерил, дистанцию, – к таким объяснениям Павел не был готов и говорил коротко. – Все на глаз. Метров… шестьдесят, я думаю.
– Ой ли, – усомнился Хрюкин. – А если сорок?
– Зато наверняка. – Довод летчика был продуман и тверд.
– Чур, смерти не искать! Смерть сама нас ищет.
– Риск, конечно, есть. Согласен. Такая блямба, – Павел показал кулак, – звезданула в радиатор. Все соты порвала. Механик сказал: «Прощальный поцелуй от флагмана…» А куда денешься? Пришлось садиться.
– Хорошо сели, между прочим. Из пекла, с поврежденным мотором, а хорошо. Приятно было смотреть. Профиль, касание, все – как надо. – Именно этот штрих дорисовал ему летчика, уверил в неслучайном исходе схватки. – Сильный бой! Такой состав, такое прикрытие, на одном зевке в дамки не проскочишь, верно? – Тимофей Тимофеевич вслух выкладывал свои соображения. – Нужна мысль, нужен характер… Если коротко: яростно дрались, товарищ лейтенант. Яростно. Из себя не сказать чтобы удалой, щупленький, а поди-ка, двоих… Год рождения?..
– Двадцать второй.
– Начали сержантом?
– Да. Под Харьковом.
– Двадцать один стукнуло?
– Нет еще… Стухнет. Как раз через четыре дня.
– Домашние… – в таких случаях Хрюкин темы дома касался осторожно, но что-то ему подсказывало: лейтенант вспомнит о матери. И хорошо вспомнит. – Домашние… поздравят, наверное?
– Прошлый год, на двадцатилетие, мама сама приехала. Я и не ждал. С Урала… Да с шаньгами!
– С шаньгами!.. Видите, какая у вас мама, – сказал Тимофей Тимофеевич, как будто летчик усомнился в своей маме. – Кто командир БАО?
– Майор Пушкин.
– Несем потери, жаль, очень жаль, сплошь молодые товарищи, ваши ровесники… Двадцать один год – дата. «Очко»!.. А почему потери? Немец в небе притих, а мы, надо признать, самоуспокоились. Частично. Такие факты налицо. Свободный поиск, прошел по фронту, туда-сюда и – дома. Как будто дело сделал. А враг еще силен.
– Показал сталинградский клык, – сказал Павел.
– Сталинградский, – с чувством подтвердил генерал; точное слово, дышавшее боем, пришло к нему вместе с безвестным лейтенантом из глубин, из самых недр его армии, и было дорого и так же нужно, как только что в небе необходимо было Гранищеву своевременное появление Амет-хана. «Там они вызрели», – подумал Тимофей Тимофеевич, вспомнив почему-то свою «кузню», закуток сталинградского КП, куда сходились нити управления всеми полками. Там подспудно, независимо от него формировались такие летчики, как этот светлоглазый, с рябеньким носом лейтенант, нешаблонным ударом переменивший ход событий. Такие его единомышленники.
– Знаете, с кем схлестнулись? – понизив голос, Хрюкин придвинулся к летчику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133