В первое время после его ухода из полка им добрую службу сослужил приятель, летчик эскадрильи связи: вечером, когда снималась готовность, он увозил Степана к Дусе, а на рассвете доставлял его обратно – всего-то двенадцать километров, только взлетел, и сразу садись. Высаживал штурмана прямо возле «пешки», иногда на задания Степан уходил без завтрака, но полным сил, голова работала ясно.
– Не расстояние, – укорила его Дуся. И во второй раз, не остерегаясь, повторила: – Очень соскучилась.
– Какие новости еще? – уходил Степан от объяснений.
– Все празднуют, звание отмечают.
Снова что-то затрещало в трубке, снова голос Дуси пропал.
– Але, але! – взывал Степан.
– Я тут, я тут!
– Кабы тут… Это я – тут, а ты вон где…
– Так в чем же дело?
– Трактора завязли, трактора не идут… Я говорю, и мы отметим!
– Не знаю.
– Отметим. Отметим, как подобает.
Дни рождения, награды, другие выпадавшие им светлые денечки они отмечали вдвоем. Степан говорил: мне никто не нужен, только ты. Хорошо отмечали.
– Некоторые у вас до того допраздновались, что пришлось вызывать патруль. – Дуся в двух словах передала чепе со штурманом-солистом. – Твоего Дралкина ругает… сказать не могу как. Последними словами.
– На ушко расскажешь!.. Обнимаю!..
В Р. пристанищем и местом обитания летчиков служила землянка-гостиница, метров сорока в длину, с двумя дымоходами, известная под названием «Золотой клоп». Лошадиная подкова, вкось прибитая над ее входом, как на собственной шкуре проверил Афанасий Чиркавый, житья в ночлежке не скрашивала, и дальневосточники, шедшие на юг по той же трассе, в Р. – Афанасия уже не застали – улетел. Алексей же Горов пребывал в возбужденно-сосредоточенном состоянии духа: нехоженая трасса к фронту ему по силам, по плечу. Старт взят удачно, треть пути пройдена, финиш близок. На жилищно-бытовые неудобства он внимания не обращал. Какое они имеют значение! Когда капитан спустился в землянку, глаза его разбежались: справа и слева вдоль прохода, на первом и втором этажах крепко поставленных нар металлом боевых наград сияли гимнастерки. Двигаясь по проходу, глядя перед собой, Алексей чутким боковым зрением тыловика отмечал сияние вожделенных «боевиков», орденов боевого Красного Знамени; в некоторых случаях они монтировались по два, по три в ряд, к ним примыкали другие подвески. «В чешуе, как жар, горя, тридцать три богатыря! – восхитился Житников, забрасывая наверх свою куртку. – Какое общество… Какой народ!..» – «Обыкновенный народ, русский, – заметил гвардеец-старшина, скучавший на нарах. – Ты, парень, на бляхи-то не зарься, – добавил он дружелюбно. – Ты лучше спроси, найдется ли тут кто, чья дорожка была бы без колдобин. Вон Георгий Павлович, портянки сушит у огня, мой командир…» Назидательная струнка, как всякому старшине, была ему свойственна, а история Георгия Павловича, тут же и сообщенная, имела такие зигзаги: в отпуске перед войной Георгий Павлович женился, прикатил в свой полк с молодухой, донской казачкой, а тут ему приказ в зубы: весь командный состав переведен на казарменное положение, извольте расписаться. Лейтенант туда-сюда, поимейте жалость, молодая жена… Категорически – в казарму: приказ наркома. Ах, так… Лейтенант заявление, поданное было о приеме в партию, – назад. Продемонстрировал. А штурман его экипажа – комсорг, он своего командира-лейтенанта, как проявившего незрелость, на комсомольское собрание. Что спасло молодожена, так это орден, полученный за финскую… Майор он теперь, командир эскадрильи. Бомбил Берлин и Кенигсберг. «Герой Советского Союза, – говорил старшина, довольный произведенным впечатлением. – С тем своим штурманом, понятное дело, расстался. Год воюет, не меняя экипажа. И штурмана вывел в Герои…» Такой пример новичкам. Такой повод подумать о контрастах жизни.
Долго ворочались на верхотуре дальневосточники, переговариваясь между собой; сон, их сморивший, был глубок и крепок.
Алексею Горову снилось, будто он летит над тайгой, вдруг нить маршрута теряется, он не понимает, где он, ждет таежного кряжа, но ответ капитану дают не горы, а летчики-фронтовики. Они приходят ему на помощь, великодушные и знающие. «Откуда „ЯКи“?» – удивляются фронтовики, собравшись на бесснежном ростовском аэродроме. «С Дальнего Востока…» – «Смотри-ка… И кто же их в такую непогодь привел?» – «Капитан Горов!» – «Как справились с маршрутом, капитан?» – спрашивает Горова моложавый генерал. «Что же, минутка за минуткой, так и притопали…» – «Минутка за минуткой!» – смеется генерал, предлагая ему закурить, чиркая спичку за спичкой. «Спички ростовской фабрики, – весело говорит генерал. – Фабрика сгорела, спички остались…»
Ранним утром Горова известили, что на Ростов никого не выпускают.
На Ростов объявлен запрет.
Алексей подумал, что гвардейское веселье захватило диспетчерскую службу, служба тоже загуляла.
Он был слишком занят собой и не искушен, чтобы почувствовать опасность разлитого в воздухе покоя, уловить тревогу, насторожиться, призвать себя к ответным действиям.
Помнить о том, что покой преходящ, обманчив, что за песнями и плясками вызревает угроза, спутница затишья, всегда вероломная, что на угрозу надо отвечать решением, безошибочным и быстрым, Горов не привык.
О том, как податливы старые трещины на такие удары, он вообще не думал.
…Подслеповатая землянка оперативного дежурного аэродрома Р. встревоженно гудела.
– Какой запрет? Откуда? Нас с завода по тревоге гнали, метлой, чтоб духу нашего не было! Вам, говорят, зеленая улица, через сутки быть на месте!
– Вчера без ужина, сегодня без завтрака… Ничего себе дыра!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133