А Чиркавый, с трудом осваиваясь с новым своим положением, маялся, не понимая, кого из женщин интересуют его «цацки», как он выражался, а кого – он сам. Не решив непосильной для него проблемы, он три дня назад отбыл с полком на юг. «Вот тебе телефон, – сказал он, забежав к Фолину на прощание, – вот тебе адрес… Хотела удрать со мной под Старую Руссу, а нас, видишь, повернули на юг. У мужа бронь, он за бронь держится, а она с ним жить не хочет… От Москвы до твоего балка ближе, чем до Старой Руссы или до Ростова. Юг красотками не беден, правда? Под Старой Руссой вытерпел, на юге не пропаду… Звони и действуй, комендант!»
Возле стартовых флажков «ЯКи» по примеру вожака замерли, можно бы сказать – примолкли, как обычно делают люди, присаживаясь перед дальней дорогой. Фолин это почувствовал: на фронт уходит, в дело вступает новое пополнение. Как июньским рассветом вступал в него Фолин, как вступали его друзья. Мало кто из них уцелел, дотянул до перелома. Пашка Гранищев, напарник Баранова, прогремел под Сталинградом. Не пришлось ему проститься с Павлом. Баранов пошел с повышением, пара Баранов – Гранищев распалась… А гремела! В Ленинске дивизионный комиссар на глазах Фолина снял со своего поясного ремня красавицу «финку» и вручил ее Гранищеву «как лучшему из молодых напарников Героя». Потом газеты писали об этом, поместили снимок… Самое интересное: дивизионный комиссар укатил, а Баранов и говорит: «Гранищев, дай „финку“ посмотреть, больно красивая». – «Нравится, товарищ командир?» – «Да ведь ты, я знаю, не кавказец, это кавказцы за похвалу дарят…» – «Возьмите, товарищ командир! Без вас-то я никто…»
Новое стартующее пополнение – другое. Ничего не видели, ничего не знают, обо всем берутся рассуждать… Егор, дальневосточник, принял «ЯК» прямо с конвейера, пригнал, «ЯК» – игрушка, а Егор недоволен: шершавое покрытие, видите ли. Нет тщательности в отделке. «Ну, скажи, не дуреха ли баба, бригадирша заводских маляров? – сокрушался Егор, отколупнув зашпаклеванный на счастье в тело истребителя и закрашенный, чтоб не бросался в глаза, нательный медный крестик. – Дремучесть российская. Такое покрытие пять километров скорости съест. Если не все десять. Чем тевтон и воспользуется… Эх, деревня, ведь это мое Оружие!» – ив сердцах запустил крестик подальше, чтоб глаза его не видели. Капитан Горов тоже хорош. «Комендант! – орал Горов. – Вся полоса в рытвинах, взлетать опасно!..» Это под чистым небом, под охраной зенитки, за триста верст от переднего края – опасно? Не знает капитан, что такое «опасно»…
Перевели ребята дух, взвыли моторы… Пошли!
Комендант замер. Все попреки, только что просившиеся на язык, вон из головы.
Взлет резервистов захватил его, взял за живое. Обгоревший в бою, разлученный с небом пилотяга как будто сам понесся вместе с «ЯКами» навстречу безжалостной войне.
Он придерживал у висков очки, усмирял тик.
Хороший взлет, компактный. Быстрый сбор.
Молодцы!
Сейчас капитан развернет их вправо, подальше от московских зениток и – прощай-прости, первопрестольная…
Темный крестик, закинутый Егором, глянул на Фолина с белого наста аэродрома.
Телефон, в котором больше не нуждался Чиркавый, крестик на удачу – в пятнах заводской шпаклевки, снижающий силу Оружия, – вот чем он будет теперь греться, затемно поднимаясь и уходя в поле, чтобы никого не видеть.
– Левый разворот! – протяжно скомандовал Горов, накреняя свой «ЯК» влево и мельком, как во время выруливания, оглядывая выстроенный им в воздухе боевой порядок «клин», «клин звеньев», – журавлиный клин… Беглого взгляда исподлобья, снизу вверх, ему хватило, чтобы все увидеть, оценить и больше о строе не думать. «Ни звука! – приструнил себя Горов, убирая палец с кнопки передатчика. – Не отвлекаться…» (То, как он невольно хекнул, выбираясь по снежным завалам на взлетную, без внимания не осталось, позже и эту мелочь припомнили…)
«Ни звука!» – он погрузился в чтение, в узнавание Москвы, измененной высотой и скоростью.
Размытые дымами, смутно очерченные приземистые окраины и холмистое возвышение центра открывались летчику одновременно, но речушки, мосточки, пруды, разбросанные справа и слева, ныряли под крыло, а центр, старательно воспроизведенный на листке самодельной карты, прояснялся перед летчиком и укрупнялся. Карту он построил в несколько приемов, наезжая в Москву, чтобы не спеша пройтись по Замоскворечью, Таганке, Абельмановской заставе. Эту старинную часть города, противоположную району ЦА, Горов не знал. Заводские корпуса, рабочие слободки, бывшие купеческие особняки. Представляя себе, как выглядят они сверху, он прокладывал маршрут в обход зенитки – к Кремлю. Наших зенитчиков Чиркавый, например, в расчет не брал: «Мажут безбожно!» – но, между прочим, подчеркивал, что своих снимают с первого залпа. Пролеты над городом вопреки строжайшему запрету случались, пока что ни один фронтовик не пострадал: «Не за тем сюда явились!..» Ноги сами выносили Алексея на Москворецкий мост. То стоя на мосту, то озабоченно куда-то устремляясь, он кружил там часами. Рассматривал Кремль. Без алых звезд на башнях, без золотых крестов на куполах. Звезды демонтированы, купола обшиты темным тесом. Курился поземкой гололобый холм, знакомый по газетам, по репродукциям картин. Окна большого здания на холме оклеены крест-накрест… Искал глазами и не находил домик, о котором мечтал Чиркавый; легковушки, изредка проезжавшие по пустынному двору или с гудками вылетавшие на Красную площадь, заставляли его настораживаться… Неловко хоронясь, отчего фигура высокого военного на мосту производила странное впечатление, он выбирал для себя контрольный створ, входные ворота, тайна замысла согревала его на студеном ветру… Наметил ворота:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133